Не обошлось, конечно, и без курьезов. По получении известия о премии, Бунин с улицы Оффенбах временно перебрался в первоклассный парижский отель «Мажестик». Сюда и потекло паломничество поздравителей и целая армия репортеров иностранной и русской зарубежной прессы. Посетители постоянно спрашивали швейцаров в коридоре: «Где принимает господин “при Нобель” (“Нобелевской премии”)?» Наконец, служащие отеля решили, что это и есть фамилия пожилого господина, к которому течет непрерывный поток посетителей, и переименовали Бунина в «господина Принобеля».
К этому времени бой «молодого поколения» за самоутверждение в литературной среде был выигран. На страницах «толстых» журналов и прочей периодической печати «старикам» пришлось потесниться. Под редакцией Николая Оцупа и фактически созданный его трудами, стал выходить новый «толстый» литературный журнал «Числа», всецело опиравшийся на сотрудничество «молодых».
Приблизительно в эти же довоенные годы «левым» сектором литераторов нашего поколения в тесном сотрудничестве с И.И. Бунаковым-Фондаминским, одним из редакторов журнала «Современные Записки» и журнала «Русские Записки» — мы собирались у него на квартире, — был организован литературно-общественно-политический кружок «Круг», с резко антифашистской направленностью. Благодаря организационной энергии и материальной поддержке И.И. Бунакова, кружок стал выпускать периодический альманах «Круг». Бунин во всех этих литературных делах участия не принимал, но теперь уже постоянно бывал с нами в монпарнасских литературных кафе. Поскольку речь зашла о И.И. Фондаминском, нельзя не упомянуть о трагической судьбе этого всеми любимого и уважаемого человека. Илья Исидорович остался в оккупированном Париже, хотя, несомненно, мог бы перебраться в Америку, как делали почти все его коллеги. Трудно сказать, что им руководило. Во всяком случае, он не мог не знать о смертельной опасности, которая ему угрожала.
Он был тесно связан с антифашистской деятельностью Матери Марии Скобцовой на ее русском подворье на улице Люрмель в 15-м округе Парижа. Вначале немцы подослали к нему некоего доктора Вейса, для ознакомления с замечательной библиотекой Бунакова. «Ильюша», как мы его между собой звали, наивно полагал, что такой высококультурный человек не может быть гитлеровцем.
Однако после нескольких визитов этого «высококультурного» доктора, немцы неожиданно реквизировали бунаковскую библиотеку, а его самого вскоре арестовали и увезли в Германию, где он погиб в гитлеровском концлагере Аушвице.
Немцы разгромили и русское подворье на улице Люрмель — один из центров русского «Сопротивления», арестовали Мать Марию (Скобцову) и священника Дмитрия Клепинина, увезли их в Германию, где они оба погибли.
Но вернемся к тридцатым годам. К этому времени все мы, печатавшиеся в различных изданиях, состояли членами «Союза русских писателей, журналистов и ученых». «Союз» по своему уставу считался аполитичным, в него принимали по профессиональному признаку, независимо от того, в каких изданиях — «правых или левых» — пишущий сотрудничал.
Один раз в год, 13-го января, в залах отеля «Лютеция» для пополнения кассы «Союза» устраивался грандиозный бал. После бала в правлении «Союза» шло распределение дотаций нуждающимся членам, причем нуждавшимися были почти все. В.Н. Бунина обычно выбиралась председательницей комитета по организации буфета, одного из самых доходных предприятий на балу, потому что все содержимое буфета было дарственным. Русские продовольственные магазины, кабаре, рестораны и прочие предприятия презентовали в буфет всевозможные окорока, балыки, горячие пирожки, пироги, торты, хорошие французские вина и прочие спиртные напитки. Хозяин одного шикарного русского ресторана прислал однажды громадного заливного осетра на серебряном блюде.
На этих встречах веселились кто как мог. У меня была фотография: по сцене несется русская тройка — в кореннике А.И. Куприн, в пристяжной поэт Антонин Ладинский, в другой пристяжной кто-то из артистов или художников, у всех привязаны громадные конские хвосты.
И.А. Бунин на этих вечерах любил пуститься в русский пляс. И какая-нибудь его очередная прелестная партнерша потом разносила по всему Парижу, что на балу писателей она танцевала русскую с Иваном Алексеевичем Буниным.
Несколько раз в неделю мы собирались в известном кафе «Дом» на Монпарнасе. Сдвигали мраморные столики и тесно усаживались сплоченной компанией. До поздней ночи вели шумные литературные и философские споры вперемешку с литературными сплетнями, наполняя кафе русским говором. Часто бывал среди нас и И.А. Бунин.
Было ему тогда лет 64–65, но выглядел он очень моложаво. За последнее время внешность Бунина неоднократно описывалась, с обязательным подчеркиванием высокомерного выражения красивого породистого бунинского лица, подтянутой стройности его фигуры и т. д. Кстати, одним Бунин казался высоким, другим — маленького роста. Однако, совершенно достоверно, и те, и другие встречались с Буниным на протяжении многих лет. Во всяком случае, Иван Алексеевич был человеком выше среднего роста. Приковывали внимание спокойно-умные глаза, способные порой беспощадно пронизывать человека насквозь,
В обществе Бунин обычно держался с естественной свободой и простотой хорошо воспитанного человека. В интимной компании позволял себе компанейскую, бесцеремонную вольность, мог, при случае, «по-русски» пустить матерком. Но всегда без грубости и пошлости.
До войны в Париж часто приезжала молодежь из прибалтийских стран, одни учились в Сорбонне, другие — просто погостить. По соседству с нами, этажом выше, жила с мужем молодая артистка Нина Дурнаво, родители ее жили в Ревеле, и к ней часто приезжали из Эстонии подруги ее детства. Как-то приехали из Ревеля и поселились у нашей соседки две девушки. Одна из них, Клавдия Пассек, красивая, весьма расторопная, общительная, к тому же оказалась окололитературной девицей, хорошо знавшей по журналам, газетам и книгам русских поэтов и писателей-парижан и жаждавшей познакомиться с ними лично. И, конечно, мечтала она познакомиться с И.А. Буниным!
Она прежде всего явилась ко мне, и я, подобно Вергилию, должен был водить ее по всем кругам литературного ада, чистилища и рая на Монпарнасе. Бунин сидел в «Доме», в обычной нашей литературной компании. Я представил ему Клавдию.
— Пассек? — переспросил Бунин.
— «Да, чего бояться слов, это была семья героев», — шутя ответил я цитатой из «Былое и думы» Герцена.
— Ну, давай ее сюда!
Раздвинули столики и протиснули Клаву к Бунину. Он усадил ее рядом с собой. Клава была счастлива!
Через несколько дней, далеко за полночь, по нашей пустынной улице к дому подошла говорящая по-русски компания. Не зажигая света, я выглянул в окно. На улице стояли Бунин, под руку с Клавой Пасек, поэты Владимир Смоленский и Лазарь Кельберин. Клава крикнула свою подругу:
— Женя, вставай, одевайся и спускайся скорей вниз! Мы с Иваном Алексеевичем пришли за тобой. Пойдем на Монпарнас, в «Доминик».
Он нашего дома до монпарнасских кафе пешком было минут двадцать ходьбы. «Доминик» — русский кабачок, куда мы заглядывали часто в поздний час съесть тарелку борща, выпить рюмку водки под горячий слоеный пирожок или просто под кусочек черного хлеба, густо намазанного крепкой, бьющей в нос горчицей.
Кто-то из поэтов крикнул: «Юра!», но я не отозвался: ни свет ни заря мне нужно было встать и идти на работу.
Ни для кого не секрет, что до войны И.А. Бунин был крепким орешком «непримиримости», подчас весьма и весьма безрассудным. Однако это нисколько не мешало ему поддерживать вполне корректные и простые отношения с «молодыми», несмотря на разноголосицу наших настроений и взглядов, часто весьма далеких, а порой и враждебных его собственным.