— Что вы здесь делаете? Разве вы не знаете?..
— Меня здесь нет, — ответил я, улыбаясь, словно мы делились приятными воспоминаниями. — Я в Хорис Сеато.
— Вы не можете здесь оставаться, — его глаза выпучились, будто я накинул струну на его шею и туго ее затянул. — Если вас здесь найдут…
— Не волнуйся, — сказал я. — Ты избавишься от меня очень быстро и легко. Где твой кабинет?
— Новый корпус, — ответил он, а потом понял, что не должен был. — Чего вы хотите?
— Продолжай идти, — сказал я. — И улыбайся.
Хотел бы я этого не говорить. Он выглядел, как одна из голов, что подвешивают на Северных вратах, после того, как она неделю пробыла на солнце.
— Что вам?..
— Тсс.
Вниз по задней лестнице, в Южный корпус, сквозь внутренний двор к Новому, поворот налево. Его кабинет был на нижнем этаже, что указывало на статус. Двери открыты, что указывало либо на прекраснодушную веру в окружающих людей, либо на ранговую небрежность. Я захлопнул дверь и задвинул засов.
— Ты будто не рад меня видеть, — сказал я.
— Вы с ума сошли сюда приходить, — сказал Лаодик. — Если вас здесь поймают, это разрушит мою карьеру. Ко мне уже приходили люди принца, задавали вопросы.
Этого я не предвидел, хотя должен был.
— Это ничего, — сказал я. — Конечно, они поверили, когда ты сказал, что не видел меня, и у них нет причин возвращаться. Теперь слушай. Мне нужна твоя помощь.
Он выглядел очень печальным.
— Что?..
Я ему сказал. Он уставился на меня, будто я только что попросил его печень.
— Я не могу этого сделать, — сказал он. — Это будет воровством. Если кто-нибудь узнает, что я неправомерно присвоил материалы и денежные средства…
Я сделал обиженное лицо.
— В пятом разделе седьмой главы, параграфе номер девять «Этических дилемм», — сказал я, — ты утверждаешь, что верность другу всегда превыше верности Государству. Ты используешь аналогию кирпича в стене: если каждый кирпич не связан со своим соседом, говоришь ты, не важно, насколько прямые и ровные ряды, основание никогда не удержит верхние этажи. — я улыбнулся ему. — Раньше у меня была противоположная точка зрения, но ты заставил меня передумать. Знаешь, ты и правда далеко продвинулся со времен своего первого года в Элписе.
В его глазах была паника.
— Я не могу, — сказал он. — Я слишком боюсь.
— Чепуха, — я уже выиграл битву. — Ты путаешь моральную и физическую отвагу. Во втором разделе девятой главы, параграфе номер четыре, ты пишешь…
— Хорошо, — один из тех ученых, кто скорей позволит зубы себе выдрать клещами, чем дать использовать собственные слова против него. — Оставайтесь здесь. Я постараюсь как можно быстрей.
Я покачал головой.
— Ты не сможешь перенести все эти вещи в одиночку, — указал я. Что было правдой. За моими плечами, с другой стороны, было два года труда разнорабочим и множество тяжелых предметов, которые я перетаскивал в неудачные годы. В моей логике не было изъяна.
На самом деле я наткнулся на алхимию по случайности, во время моего второго периода в Элписе. Я всегда смутно ей интересовался, но был слишком занят предписанными занятиями и, кроме того, я не мог себе позволить алхимический набор. Затем я познакомился с Эвельпидом, одним из ребят, занимавшихся исследованиями. Ему нужен был ассистент. Мы достаточно быстро поменялись ролями; и когда он ушел на покой, мне предложили его должность. Я нуждался в деньгах.
Алхимику, разумеется, никогда не сложно привлечь финансирование. Пока люди верят, что возможно превратить неблагородный металл в золото (это не так), вы найдете богатых людей, готовых инвестировать. Пока они платили, я был рад попытаться и сделать невозможное. В чем я, разумеется, ошибся, так это в том, что влюбился в предмет где-то через три месяца после того, как вступил в должность.
Ошибка. Теперь я это вижу. Это было немного похоже на то, будто влюбляешься в свою жену после трех лет совместного брака. Искажает ваши суждения, помещает в невыгодные условия. Мне стоило знать. Бывал в обеих ситуациях.
Кстати говоря, Евдоксии всегда было на меня плевать. Я верю всем сердцем, что она была неспособна на любое чувство привязанности. И ее приводила в ужас — настоящий, ощутимый ужас, от которого просыпаешься по ночам в поту, — мысль о старении. Не смерти — об этом, насколько я знаю, она никогда не думала. Но о том, чтобы постареть. Однажды она сказала, что возраст — это алхимия наоборот: превращение золота в дерьмо. Я не мог этого полностью понять, но я могу представить, что ее привело к этой мысли. В девятнадцать она была исключительно прекрасна. В двадцать пять она начала слегка загрубевать, словно кто-то незаметно подпортил прекрасную картину. Она часто стояла перед зеркалом, рассматривая морщину или складку, которую больше никто не видел, и я практически чуял запах ужаса. Итак. Как только она пришла к заключению, что я лучший алхимик в мире, стало недостаточно, что я работаю на ее брата по контракту и по сути меня держат под стражей в крыле дворца, которое он обустроил под лабораторию. Ей нужно было удостовериться, и это означало, что я должен ее полюбить вместе с ее красотой, чтобы дать мне сильнейший возможный стимул. Со временем я ее возненавидел, как возненавидел алхимию и по приблизительно той же причине. Даже сейчас мне трудно ее за это простить.