— Знатный дождь… все жить будет.
Почему-то дядя Степан шепчет? Или успел простудиться? А скорее, ветер и дождь заливают водой слова.
Вдруг трахнул гром, да так, что Женя обо всем на свете забыла, перестала видеть и слышать… А когда вспыхнула молния, Жене показалось: по небу мчится железный змей, на змее, свесив ноги в резиновых ботиках, сидит Ленка Овчинникова и кричит:
— Женя, хочешь, прокачу? Мой змей ручной.
Змей рычит, гремит, рвется в космический полет.
Женя ахнула и села в лужу.
Кто-то поднял девочку, понес. Ни зги, ни ползги не видать, а кто-то несет Женю в дом дяди Степана.
На кухне тесно, мокро, весело.
Вдруг с шумом распахнулась дверь: Лена Овчинникова!
— Ведь ты с космической скоростью улетела? — удивляется Женя.
— Я и вернулась с космической скоростью.
— Ты не боишься змея?
— Вот еще… стану я его бояться… Змей с виду страшный, гремящий, а так он ласковый и тихий, как кошка.
— И я не боюсь змей, — хвалится Дуся. — Идем мы раз с Колей по лесу, гадюка ползет. Коля подумал: гладкая палочка, хотел цапнуть… Еле-еле успела я оттолкнуть Колю. Он даже испугался… А змея в кусты.
— Вовсе я и не испугался…
— Мой змей железный, — сказала Лена. — Погоды не боится. Летает куда нужно.
— И в Москву? — любопытствует Дуся.
— А чего ж…
— Из сказки твой змей, — разочарован Коля, — а я решил: дядя Сурвилло купил колхозу всамделишнего змея с мотором.
— Обещал он, что ли?
— Обещал.
— Обещал — купит… Не купит, подарю Синему Колодцу своего ручного змея.
— Врешь ты все, — не верит Коля.
Женя молчит. Она видела Ленкиного змея, и ей нечего сказать.
Глава одиннадцатая
Женя и ее папа Антон Васильевич искупались в Огневке. В реке купаться в тысячу раз лучше, чем в пруду. С ног до головы щекочет тебя речная вода.
Женя и ее папа гуляли сегодня по синеколодезным улицам, обсаженным липами, березами, кленами, гуляли по сосновому лесу, по лесной опушке. Гуляли, гуляли и пришли к впадине, густо поросшей травой и цветами.
— В давние годы, — сказал Жене папа, — из впадины бил кристально чистый синеватый ключ. Его прозвали «Синий Колодец». Бил, был, былью порос.
— Это о нем говорил Андрей Лукьянович на вечере богатырей?
— Не иначе… Других колодцев, да еще синих, поблизости нет. Всему селу синий колодец дал свое имя.
Шелковистую траву над впадиной шевелил ветер.
Завтра, ежели не случится бури и ливня, Женя и Антон Васильевич поедут в Новоселенск. А пока они сидят на белом прибрежном песке, ждут, когда за Огневкой, за лесом зайдет круглое, как спелая луна, красное солнце.
— А что было потом? — спрашивает Женя.
Антон Васильевич захлопнул блокнот со своими домиками.
— О чем ты?
— Будто не знаешь? Об Антоше, о Ване Цыгане, о Феде Носаре, о Томе с двумя косичками.
Женя вскакивает с песка, прыгает на одной ноге, вытряхивает из уха воду. Прыгает и поет:
— Вот ты о чем? — удивляется папа и прячет блокнот в карман. — Так бы сразу сказала… Пожалуйста…
Лошадь, на которой Антоша со своим отцом ехал по Красной улице, стояла в дровяном сарае.
Никогда еще в старом дровяном сарае не было настоящей лошади.
Во всяком случае, Антоша не помнил.
Антоша погладил лошадь. Она заржала и тряхнула гривой, возможно, хотела сказать: «Видишь, я ем, погладишь в другой раз».
Мальчик вышел из сарая.
Медленно отворилась дверь хозяйского дома, показались осторожный носик Жоржа, глаза Матильды Францевны, сам Григорий Михайлович Тариков. И все разом они сказали:
— Здравствуй, Антон.
Вот ведь: «Антон»… Впервые в жизни хозяева назвали Антошу — Антоном. На него уже не сердились за то, что произошло ночью в саду. Не иначе забыли. И Жорж забыл, хотя на лбу у Жоржа продолжала торчать шишка.
Рекс, Соловей, пушистый, как снежный сугроб, Бобик, Шалун, виляя хвостами, подбежали к Тариковым, обнюхали, во-первых, Григория Михайловича, во-вторых, Матильду Францевну и напоследок кое-как Жоржа. Повиляли хвостами Антоше и уселись у входа в дом.
Григорий Михайлович Тариков улыбнулся своими морщинками, потер руки, спросил:
— Антон, как себя чувствует твой папа?
И Матильда Францевна старалась улыбнуться, когда спрашивала: