За собаками спешил Жорж. Высоко вскинув голову, Жорж Тариков изо всех сил стучал ногами по земле. Жорж вполне походил на полководца, который ведет за собой целый полк.
Впрочем, так и было.
За Жоржем ступал воин, высокий и широкоплечий, как гора Казбек. Густые усы воина казались выкованными из бронзы. Напрасно ветер свистел возле усов, и одного волоска не был в силах вырвать ветер. Да разве в усах все дело?!
А штаны?
Темно-синие, с багряными лампасами, штаны усатого воина могли свободно вместить Федю с длинным носом, и Ваню Цыгана с черными бровями, что почти срослись на Ваниной переносице, и Антошу, и Тамару с небесно-голубыми пуговицами на новом пальто, не говоря уже о худоногом Жорже.
И такой гимнастерки, как у этого великана, никто из детей не видел. Правда, гимнастерка малость выцвела, встречались на ней и вовсе белые пятна, не иначе от соленого пота. Да разве это считается? Ребята не отрывали глаз от красных клапанов-перекладин, закрепленных на великанской груди золотыми пуговицами, от сверкающей, как медный самовар, пряжки широкого поясного ремня, от огромной сабли, звенящей, словно тысяча сабель.
Великан шагал за Жоржем, и земля со всеми травами, деревьями, яблоками, небо со всеми птицами и облаками вздрагивали от радости. Великан пришагал к столу, остановился рядом с грушевым деревом и сказал:
— Здравия желаю, товарищи красные кавалеристы!
Тут-то он и увидел Антошу, Федю и Федин нос, Ваню, Тамару с двумя косичками, одетых во все новое.
И увидев ребят, одетых во все новое, великан погладил указательным пальцем один ус, за ним другой.
И все поняли, зачем он так сделал: под усами пряталась улыбка. За улыбкой выкатился смех, да такой гулкий, что все птахи — они с интересом следили за происходящим — на всякий случай разлетелись кто куда.
Красные кавалеристы туже затянули пояса, смахнули пыль с сапог и сообщили всем, кто не знал:
— Наш взводный товарищ Майборода.
— Молодцы, — похвалил взводный Майборода портных и сапожников.
И совсем другим голосом взводный спросил:
— А кони?
— Сегодня купать будем, — за всех ответил Василий Орлов.
— Добре, — похвалил Майборода, сел за большой стол, сжал коленями саблю, погладил указательным пальцем левый ус, погладил опять же правый. На этот раз из-под усов послышалось:
— А не обучены ли вы, хлопцы, каменному делу, плотницкому, столярному или тому же малярному рукомеслу?
Красноармейцы прокашлялись, чтобы голоса звонче слышались, и один красноармеец, как на поверке, произнес:
— Я обученный класть кирпичи!
А другой сказал:
— Я — плотник!
И на него подивились: он плотник, а мы не знали.
И еще громче раздалось:
— Маляр — я!
— А я — столяр!
Взводный Майборода поднялся со скамьи, и сабля со звоном вернулась на свое привычное место. Майборода сказал:
— Комиссар велел позвать всех строителей… Так что, каменщик, плотник, маляр, столяр, шагом марш!
И строители ушли…
Деревья с завистью провожали мастеров: вот ведь, ходят, а нам довеку стоять.
Ать-два… шагали в ногу строители, и рядом с ними ступал, подобный горе, командир взвода товарищ Майборода.
Запахло рекой.
Кони прибавили ходу, поскакали к бегущей воде, в испуге заржали: а вдруг вся вода убежит.
Взрослые кавалеристы помогли мальчикам спешиться, а сами на конях въехали в реку, терли конские спины и бока мокрыми щетками, окатывали водой, глядя, чтобы ни капли не попало в конские уши. Лошадь терпеть не может, когда вода попадает в ухо.
Чистые кони немного поплавали и выскочили на берег.
А один конь, радуясь, что он такой блестящий и чистый, повалился на песок, задрал ноги и ржал от радости, словно необученный жеребенок. Пришлось коня снова вести в реку.
Пока стреноженные кони паслись, кавалеристы, в том числе Антоша, Федя, Ваня купались, плескали друг в друга водой, а случалось, хохотали, да так весело, что лошади с берега завистливо ржали.
Светило солнце, по чистому небу, словно крылатый жеребенок, летело белое облако.
Майборода старательно снял мастерком лишний раствор с кирпича. С земли Антоше казалось: в руке командира взвода широкий острый кинжал, и он режет, как хлеб, кирпичную стену.
Раненная снарядом школа оживала. Кавалеристы-столяры вставляли оконные рамы, кавалеристы-стекольщики вмазывали в рамы синеватые, почти невидимые стекла, чтобы дети могли первого сентября сесть за парты и узнать, что все слова — их на свете два миллиона или немного больше — можно написать тридцатью шестью буквами.