Анна взбила подушку, повернув ее прохладной стороной, и уложила Путиловского в постель, заставив выпить какую-то гадкую микстуру. В купе сразу запахло валериановым корнем, аптекой. Вспомнилась покойная мама, ночами сидевшая у изголовья больного Павлика. Колеса стучали мерно и призывно, обещая весну и забвение у лазурного моря. Стук становился все тише и тише, пока не исчез… Анна продремала рядом в кресле всю оставшуюся ночь, чутко оживая при каждом резком движении Павла.
Кошмар приходил еще несколько ночей, но каждый раз рядом волшебным образом оказывалась Анна и своим молчаливым присутствием прогоняла все страшное и плохое. Днем она отсыпалась в своей постели и тоже ничем не мешала спокойному стуку колес, мельканию польских, немецких, французских деревушек за окном вагона. В голове у Путиловского не было ни одной, даже простенькой, мысли. Бездумное рассматривание в окно пробегавшего мимо пейзажа лечило лучше всяких модных профессоров.
Они не сразу поехали в Ниццу, а вначале, не заезжая в Париж, посетили Бретань. Путиловскому претили большие города, кишевшие прохожими, авто и пролетками, — все это напоминало Петербург. А Петербург для него сейчас казался самым невозможным городом в мире, возвращаться в который было равносильно приглашению на казнь.
В Бретани, в маленьком городке, чье название сразу выветрилось из памяти, они взяли два номера в небольшом семейном отеле на берегу Английского пролива и неделю провели в прогулках по кромке моря, отступавшего и наступавшего с неумолимостью миллионнолетних часов. При отливе, надев гуттаперчевые сапоги, бродили по оставшимся лужам и сачками ловили крупных прозрачных креветок.
Этих креветок, уже сваренных в соленой воде, им подавали к ужину вместе с молодым божоле прошлогоднего урожая, утренним маслом и свежевыпеченным хлебом. После ужина растапливался камин, сложенный из валунов последнего ледника. Они садились в глубокие кресла, закрывались пледами и пили: Путиловский — коньяк на донышке гигантского бокала, а Анна — шампанское. Иногда они менялись бокалами, и в этот вечер к спальням приходилось добираться чуть более извилистой дорогой.
Между спальнями была дверь, но Путиловский ее не открывал. Кошмары перестали его мучить, сон был глубоким и освежающим. Несколько часов прогулки на свежем морском воздухе делали свое дело. Однажды Путиловский даже рискнул искупаться, после чего вечерняя доза коньяка была увеличена вдвое, и только эта крайняя мера уберегла его от смертельной простуды.
Наконец креветочное меню несколько поднадоело, и на совете — можно ли было назвать его семейным? — решили двинуться на юг, вначале в Марсель, а потом и в Ниццу.
Тем временем подоспело сообщение князя Урусова о его подвигах супротив англичан. В первых строках письма князь поведал о теологических спорах с президентом Оранжевой республики господином Крюгером. Будучи человеком религиозным вплоть до самых основ, Крюгер до сих пор искренне полагал, что Земля плоская. И никакие доводы о вращении круглой Земли, включая артиллерийские (стрельба вверх по перпендикуляру к поверхности), не могли убедить его в обратном.
Князь Серж поставил своей целью вразумить президента. Но дело чуть не кончилось вполне трагически: его обвинили в духовном растлении младшего офицерского состава, после чего вызвали на дуэль с гарантированным смертельным исходом (на местном офицерском кладбище число могил сторонников Галилея значительно превышало число сторонников Крюгера).
Князь Серж оценил обстановку, мысленно извинился перед Галилеем и громогласно заявил о своей полной приверженности идее плоской Земли, после чего был прощен и допущен в высшие государственные круги.
Кстати, в самых верхах тихо хихикали над Крюгером и пользовались картами британского Адмиралтейства в полном соответствии с теорией шарообразности. Для президента же существовал особый набор исправленных военных карт. Там просто срезали поля с указанием широты и долготы. О таких тонких вещах президент даже и не подозревал, что не мешало ему мудро править и воевать. Отсюда князь Серж сделал вывод: для управления дикими необразованными народами знания вредны и даже опасны. К таковым народам Серж отнес и россиян, причем, проанализировав умственные способности государя, предсказал России, равно как и Оранжевой Республике, блестящее будущее.
В заключительной части письма князь радостно приветствовал неожиданную встречу княгини и Путиловского, считая это явление перстом Божьим. Обращаясь непосредственно к Путиловскому, он умолял его на правах старого друга не оставлять княгиню ни на миг, дабы не подвергать ее жизнь опасностям, подстерегающим путешественников на каждом шагу.
К примеру, не далее как вчера на отряд князя напал большой носорог, за что и поплатился своей жизнью. Мясо носорога вкусно и питательно, хотя и попахивает мочевиной. Но вымоченное в уксусе, оно-таки превосходно, особенно задняя часть. Из рога носорога приготавливают панацею от мужской слабости, и теперь у князя есть все для долгой счастливой супружеской жизни. Часть рога была великодушно обещана Путиловскому.
Помимо носорогов в Кейптауне можно купить хорошие необработанные алмазы. Лично князь брал только большие розовые, так что по возвращении Анне будет заказано у Фаберже ожерелье и серьги.
Известие об алмазах и волшебном роге так обрадовало и возбудило княгиню, что она устроила маленький вечерний пир. Путиловский согласился на это, так как за день до пира прошел незримый срок, назначенный им для траура по Нине, — сорок дней со дня ее смерти.
В этот день с утра в одиночестве Путиловский сходил в местный костел и заказал католическую панихиду по православной Нине. Какая разница перед лицом Бога, единого и всемогущего, в какой ипостаси пред ним явится дута невинной жертвы? Святой отец, настоятель костела, был полностью согласен с Путиловским. В костеле они были вдвоем, только на хорах органист играл печального Баха. Сверху на них внимательно смотрела Богородица, не казанская или рязанская, а единственная, с Христом-младенцем на руках… И временами сквозь слезы казалось, что у Богородицы Нинино лицо.
Через день Путиловский и Анна уезжали в Марсель, и потому пир был одновременно и прощанием с Бретанью. Специально для них хозяйка гостиницы приготовила чисто бретонский ужин, с уткой, паштетом из гусиной печенки и местным вином в больших бокалах-наутилусах из полированных спиралевидных раковин на ножках слоновой кости.
Красное вино розовело сквозь перламутр раковины, утка была божественна, паштет просто таял во рту. На десерт были поданы сыры в количестве сорока сортов. Жизнь начинала вновь обретать привычные краски.
Поэтому, когда скрипнула соединяющая номера дверь, Путиловский не стал притворяться спящим, как проделывал уже несколько раз. И Анна оценила его милость. Она улеглась рядом, согрелась под пуховым гусиным одеялом и ограничила себя лишь несколькими поцелуями. Эти поцелуи в лучшее время способны были оживить и мертвого, но сейчас Путиловский только начинал оттаивать и горячее тепло Анны не могло вернуть его к полнокровной жизни. Однако таяние льда началось…
Ночью Путиловскому приснилась Нина. Но не в том полуподвальном кошмаре, а в чистом поле, в котором они любили гулять летом, собирая редко синеющие сквозь желтую рожь васильки. Он стоял у самого края, а Нина уходила все дальше и дальше. И что странно — колосья за ней смыкались сплошной стеной, так что ему некуда было ступить. Она обернулась в последний раз, помахала ему рукой, улыбнулась и растаяла во ржи. У него стало так тоскливо на душе, что он заплакал…
Путиловский проснулся оттого, что плакал во сне. Но это был не сон — подушка действительно была мокрой от слез. Анна не проснулась, а только повернулась к нему, закинула руку и уткнулась сопящим носом в ямку под ключицей. Путиловский осторожно высвободился, накинул теплый халат и через коридор босиком вышел на деревянную галерею, обращенную к морю.
На выдающемся в море мысу маяк размеренно бросал во тьму узкие пучки света. Рокот прибоя заглушал все остальные звуки ночи. На горизонте медленно плыли в противоположные стороны зеленые и красные бортовые огни идущих проливом судов. Редко встречался прихотливо освещенный гирляндой белых огней пассажирский корабль. На нем шла своя, заманчивая и непонятная жизнь. Захотелось вдруг волшебным образом перенестись на такой корабль и уплыть далеко-далеко, в Австралию или Америку, а может, и в Южную Африку, к князю, носорогам и алмазам. Но грехи не отпускали…