Монокль позволил ему беспардонно рассматривать подходящие пары. На одиноких мужчин Берг не обращал никакого внимания. Рюмка водки приятно согрела внутренности и придала мыслям решительность в достижении намеченной цели.
Хорошо известно, что сильное желание способно реализовываться гораздо чаще, нежели слабое. А Бергу так хотелось вернуть свой любимый, до царапинок знакомый револьвер! Не говоря о том, что еще более сильно ему хотелось холодно взглянуть в глаза обманщицы.
Опознание затруднял тот факт, что многие дамы носили чрезвычайно плотные вуали, так что приходилось вглядываться, а проклятый монокль только смазывал всю картину. Но его величество случай на стороне сильных: не прошло и пары минут, как сердце Берга внезапно дало сбой. В нескольких шагах от него стояла Амалия!
Берг даже зажмурился на секунду, но когда открыл глаза, все сомнения исчезли, как воск пред лицом огня. Амалия прятала свои рыбьи глазки за практически непрозрачной вуалью, однако челюсть Берг признал безошибочно. Рядом с ней вился ужом плотный господин с чрезвычайно противным лицом, по-видимому тот самый кузен Генрих.
Берг глубоко вздохнул, приводя спертое дыхание в норму, и двинулся навстречу судьбе. По дороге он прошел сквозь нескольких пассажиров, сметая все и всех, не ощущая толчков и не слыша оскорбительных намеков в свой адрес. Лицо его застыло в презрительной гримасе и должно было внушать ужас.
Приблизившись к Амалии, стоявшей боком к траектории Бергова движения, Иван Карлович быстрым и изящным движением руки сдернул вуаль вместе со шляпкой и париком с головы аферистки, пустившей по миру своих бедных муттер и фатера. И застыл, как жена Лота, обращенная в соляной столп… Это была не Амалия!!
То есть челюсть была точь-в-точь как у Амалии, но выше все было иным, еще более гнусным, нежели у аферистки. Все здание будущей достойной мужской жизни, выстроенное Бергом за прошедший день, рухнуло в мгновение. Он увидел себя со стороны: жалкий, одинокий, трусливый, глупый, полупьяный субъект с замашками парвеню и фатовским моноклем… Так ему и надо!
Истошный вопль скальпированной лысеющей дамы огласил своды величественного зала. Все взгляды пассажиров и провожающих внезапно обратились на Берга. Он стоял, понурив голову, а вокруг него плясал, багровея от злости, плотный господин с противным лицом и визжал не менее противным голосом на весь вокзал:
— Что вы себе позволяете, милостивый государь?! Щенок! Молокосос! Да я вас! Жандарм! Полиция! Грабят!
Уже бежали со всех сторон, придерживая сабли, дежурные городовые. Уже вокруг скандала собралась толпа сочувствующих и галдящих зевак, уже чьи-то две услужливые руки вцепились в воротник и рукав пальто Берга… Весь вид страдальца только убеждал окружающих в правоте противного господина, продолжавшего позорить без пяти минут отставного поручика:
— Да он пьян! Подлец! Негодяй! Держите меня, я убью его!
Теперь уже четыре руки крепко держали несчастного, так что он даже не мог выдернуть револьвер и застрелиться, чтобы кровью смыть позор. Монокль вылетел из глаза, упал на пол и превратился под ногой зеваки справа в стеклянное крошево.
Подняв взор к небу, Берг готов был взмолиться, чтобы только пропало это дьявольское наваждение, но краем глаза заметил изумленное лицо, чье выражение резко контрастировало с окружающим Берга общественным презрением. Он с трудом (проклятый воротник!) поворотил голову — то была Амалия безо всякой вуали! Она стремительно уходила в дверь, ведущую к поезду.
Спокойствие снизошло на Бергову душу, он вновь превратился в настоящего хладнокровного мужчину, способного просчитывать ходы своих противников на несколько шагов вперед. А превратившись, он начал активно действовать соответствующим образом.
Первый короткий удар левой коленкой он нанес в пах беснующегося противного господина, отчего в вокзале стало удивительно тихо. Затем одним движением правого локтя Берг отворил в носу левого зеваки кровяной фонтанчик, после чего тот потерял всякий интерес к руке Берга и занялся исследованием внезапно открывшегося месторождения теплой красной жидкости.
Освободив таким образом половину туловища, Иван Карлович резво развернулся на сто восемьдесят градусов, оказался в тылу правого зеваки и локтем все той же беспощадной руки резко ударил его в затылок. Зевака ткнулся носом в опилки, застилавшие пол вокзала, и стал к ним тщетно принюхиваться.
Такие решительные действия вызвали обратную реакцию толпы: все в страхе отпрянули от беспощадного бойца, тем самым открыв путь к выходной двери. И Берг им хладнокровно воспользовался!
Несколькими прыжками, сделавшими бы честь самому прыгучему кенгуру, он покрыл расстояние до двери и выскочил на перрон. Впереди он увидел знакомую до боли в сердце спину. Рядом с ней семенил какой-то коротышка, в руках у него был черный чемодан.
— Стоять! — громовым голосом прокричал Берг.
Но парочка, чуть присев от ужаса, только ускорила свой бег, прикрываясь плотным слоем пассажиров.
Тогда Берг выхватил револьвер и выстрелил в воздух. Дикая паника охватила перрон, люди стали прыгать на рельсы и бежать по шпалам. Коротышка остановился, обернулся, и лицо его исказилось гримасой отчаяния. Он сунул руку в карман, неуклюже достал оттуда любимый револьвер Берга и, судя по движениям, стал пытаться лишить Берга жизни из его же собственного револьвера!
Такого позора не перенес бы никто, тем более кадровый военный. Берг ловко уклонился, ушел под правую руку коротышки и выбил так и не сработавшее оружие из рук преступника. От неожиданного удара Генрих свалился на перрон и снизу жалобно смотрел на Берга.
Амалия, решившая, что возлюбленного убили, подскочила к Генриху, упала рядом с ним на колени и обняла за голову. Кстати, лицо у Генриха действительно оказалось прыщавым. Берг стоял над ними, а снизу доносился злой хрип Амалии, обращенный к нему:
— Подлец! Подлец!
Но это оскорбление Берг перенес с холодной усмешкой. Переступив через поверженного Генриха, он спокойно поднял свой старый добрый револьвер, повернулся к набежавшим городовым и, указывая на поверженную криминальную парочку, произнес давно заготовленную фразу:
— Взять их!
Глава 8
Свидание с информатором
о назначенного свидания оставалось минут двадцать, и Путиловский, отпустив служебный экипаж на Невском, неторопливо пошел пешком по Большой Морской. Ярко горели желтые электрические светильники, освещая ряды модных магазинов. Он остановился у ювелирного Фаберже полюбоваться на пасхальные яйца, уже сейчас выставленные к продаже.
Самые большие и великолепные были ему явно не по карману. Однако одно поменьше привлекло внимание Путиловского. Шесть лепестков драгоценной темно-синей эмали были украшены множеством маленьких золотых звездочек, в центре каждой сверкали разноцветными огнями крохотные прозрачные бриллиантики. Лепестки были полураскрыты, показывая темно-вишневую внутренность яйца, где в изящной колыбели из синей бирюзы светился золотой младенец, будущий Спаситель.
Повинуясь внутреннему импульсу, Путиловский зашел в еще открытый магазин и справился о цене. Потом подумал секунду, достал чековую книжку и выписал чек на петербургский филиал банка «Лионский кредит», где хранился его выигрыш. Яйцо уложили в синий сафьяновый футляр, отделанный изнутри черным бархатом. На черном фоне со сложенными лепестками оно казалось настоящим яйцом невиданной синей птицы, птицы счастья. Футляр обернули шелковой китайской бумагой и прихотливо украсили ленточкой.
Путиловский сунул его во внутренний карман своего любимого английского пальто и вышел из магазина, облегчив свой счет более чем на шестьсот рублей. Но сожаления не испытал.
В номере гостиницы его ждали. Как только он вошел, предварительно церемонно постучавшись и испросив разрешения, навстречу ему из кресла поднялась Мириам, одетая в темно-оливковое вечернее платье, что было на ней в балете. Намек был ясен: вечер продолжается с того памятного, резко оборванного момента.
Две корзины с цветами украшали гостиную: в одной белели, источая дурманящий аромат, лилии; во второй контрастом чернели темно-красные розы.