Чем ближе был час созвона (а я уже решил, что если мужик не позвонит в 10 утра, как договаривались, то перезвоню сам – негоже, чтобы такой шанс пропадал) тем больше я себя успокаивал: дескать, волноваться не стоит, драхма в наших краях – явление нечастое, может мужик напутал чего. Но сердце билось быстрее, чем обычно. Был шанс случайно выйти на сасанидское серебро.
Как и откуда появилось в Пермском крае сасанидское серебро, и почему до 80 процентов найденных в мире кладов обнаружены именно у нас – загадка. Есть версия, что древнеиранские серебряные изделия (посуда, украшения и монеты) поступали в Прикамье в раннее средневековье в результате торгового обмена. Говорят, что как раз в то время на Востоке происходило становление ислама, а эта религия запрещает изображения людей и животных. Потому и повезли восточные купцы серебряные блюда, кубки и чаши с изображениями охоты на кабанов, тигров, львов в далёкую Биармию в обмен на «мягкое золото» – пушнину. А уж местное население приспособило посуду – в ритуальных целях (поверх изображений шаманами нацарапаны новые), монеты – в качестве украшений и опять-таки для принесения бескровных жертв вогульским богам и духам. Да и отдельные исследователи говорят о влиянии сасанидского серебра на сюжеты пермского звериного стиля, хотя здесь непонятно, что появилось раньше. А если учесть, что один из самых крупных и известных кладов был найден рядом с родным Чусовым, в селе Вереино (серебряное блюдо с портретом шаха Шапура II, охотящегося на кабанов; блюдо с изображением двух баранов у дерева и чаша, украшенная рельефными фигурами всадников, охотящихся на львов, и это не считая монет и гривен), вероятность найти ещё один достаточно велика. Так что волнение моё было вполне объяснимо.
Звонок раздался ровно в десять-ноль-ноль.
– Здравствуйте, я насчёт монеты. Давайте встретимся, я Вам её покажу. Собственно, у меня целых две монеты.
– Да, давайте встретимся. Когда Вы сможете?
– Если Вы ко мне подъедете – хоть сейчас. Я живу у Вильвенского моста.
– Да, я подъеду через полчаса. Говорите адрес.
Из Нового Города к Вильвенскому мосту на машине ходу 20 минут, если нет пробок. Да-да, и в нашем городе они бывают, правда, обычно по утрам и вечерам, когда основная масса работающих на Чусовском металлургическом заводе едет на работу или с работы. Не стоит в это время ехать через город транзитом, особенно в первый гололёд. Гора стоит практически всегда. Плюс какой-нибудь кадр, спешащий больше всех, обязательно найдёт такого же умника на встречной полосе. Серьёзные аварии бывают редко, но движение встаёт. Хотя весь город можно пройти и пешком минут за сорок, вот в чём преимущество маленьких городов! Непонятно, почему тогда люди (и я в их числе) уезжают в большие города, вынужденные стоять в многокилометровых пробках и добираться до работы не 10-15 минут а 2-3 часа.
В этот раз пробок не было, но был закрыт переезд у «Третьего» магазина, поэтому добрался я за 26 минут. У калитки дома по указанному адресу меня уже ждал мужик лет пятидесяти, невысокий, жилистый и со следами злоупотребления алкоголем на лице. Хотя, в этом районе большинство мужиков выпивают не только по праздникам.
Я вышел из машины, поздоровался.
– Михалыч я, – представился мужик. – Выпить есть?
– Александр. Есть.
На такие случаи я всегда возил поллитровку дешёвой «Пермской» в бардачке.
– Пошли во двор.
Михалыч, не дожидаясь ответа, двинул к старому кухонному столу, стоявшему в огороде под яблоней. Достал откуда-то два стакана не первой чистоты, махнул ими в мою сторону:
– Будешь?
– За рулём.
– Правильно. За рулём – нельзя!
Он профессиональным жестом свернул пробку, плеснул в один из стаканов (я не заметил, куда подевался второй), вылил в рот, скривился. Сразу налил вторую, но пить пока не стал. И это правильно, чем больше выпьет информатор – тем меньше достоверность информации, это мы проходили. После второго пузыря можно вообще уходить – ценность сказанного стремится к нулю. Я напомнил, зачем приехал:
– Монета.
– Щас принесу, – Михалыч выпил, достал откуда-то засохшую половину пряника, занюхал, откусил, прожевал, направился в избу. – Принесу.
Я присел на скамейку рядом со столом. Почки на яблоне уже начали распускаться, но не на всех ветках. Видимо, дерево понемногу умирало, как и весь этот район. Запустение бросалось в глаза: покосившиеся заборы, проваленные крыши, разбитые окна домов, наспех заткнутые какими-то тряпками. Дом Михалыча выглядел не лучше – потрескавшийся фундамент, кое-как залатанная рубероидом крыша, запущенный огород. Тоскливо!