— Недорого, даже по нынешним меркам. Тысяч сто пятьдесят, двести, если вещь с историей, да и состояние идеальное. А то и меньше. Работа кустарная все ж таки, таких много было. Но они в основном в Европе ходят, у нас реже. Все ж таки две войны пролетело, революция, людям не до красивых безделушек стало. А эта не в лучшем виде. Механизм, опять же, испорчен, но не думаю, что его нельзя починить. Интересно, под какую мелодию крутилась эта плясунья…
Из Сашиной сумки грянул марш, да так громко, что оба вздрогнули, одновременно глянули на застывшую балерину. Саша вытащила телефон, торопливо извинилась, нажала на кнопку и выслушала чей-то экспрессивный монолог, а затем подхватилась, суетливо запихивая в сумку фотографии.
— Яков Семенович, я побегу, и так засиделась. Пожалуйста, слезно вас молю, забегите к нам, гляньте на эту рукопись. Если вы подтвердите ее оригинальность, я упрошу шефа экспертизу вам заказать.
— А кофеек как же? — огорчился Коростылев, поднимаясь.
— Да Лика меня уже чаем напоила. Все, все, побежала. Так я на вас надеюсь?
Эти слова Саша произнесла умоляюще заломив руки, зная, что довольный приобретением шкатулки антиквар вряд ли ей откажет. Расчет оказался верным. Яков Семенович вальяжно кивнул.
— Ладно, уговорила, забегу.
После ухода Саши, Лика высидела в салоне еще с четверть часа, а затем потащилась в кабинет Коростылева, забрать посуду, да внимательно взглянуть на новое приобретение антиквара. Она была готова поклясться, что старик купил у этой неопрятной бабищи именно шкатулку, и даже удивительно, что залетной Сашке покупку продемонстрировали, а ей, работнице салона — нет. Даже несмотря на то, что в институте Сашка была любимицей Коростылева, такое положение дел было обидным, а Лика остро реагировала на обиды. И без того жизнь несправедлива.
Коростылева в кабинете не было. Видимо, он поднялся по лесенке к себе, в квартирку на втором этаже, очень удобно, если подумать. Подъездной дверью он считай и не пользовался. Лика сгребла посуду на поднос, вытерла со стола крошки, сдув почти невидимые пушинки и, боязливо оглядевшись по сторонам, взяла тяжелую шкатулку.
«Тоже мне раритет, — подумала она, открывая крышку. — Ерундистика. На черном рынке потянет едва на штуку баксов. К чему столько восторгов?»
Балерина качнулась на пружинке и замерла. Лика покрутила ее по часовой стрелке, и вдруг фигурка с сухим хрустом вывалилась из паза.
Лика ойкнула и стала судорожно прилаживать балерину на место, но та не хотела держаться, заваливаясь на бок. Нащупав пальцем пружинку, Лика поставила на нее фигурку вертикально и надавила изо всех сил.
Шкатулка сделала громкое «крак!», трагично звякнула, и треснула по всей длине. Лика выпучила глаза, и, не веря в содеянное, осторожно поставила шкатулку на стол. У безделушки тут же отвалилась крышка, присобаченная, как оказалось, вовсе не намертво, а фарфоровая балеринка вновь упала, откатившись к краю. Из бесстыдного облака фарфоровых юбок торчали скрещенные белесые ноги.
— Да что же это? Ты чего наделала?
Коростылев подкрался тихо, как мышь, и теперь взирал на разгромленную шкатулку с ошеломлением, а на Лику с яростью, и голос его медленно переходил с баса на хриплый визг. Лика попятилась, уперлась попой в стол и молитвенно сложила руки.
— Яков Семенович, я нечаянно… Простите…
«Убьет, — подумала она. — Или выгонит. И зарплату не даст. Заставит отрабатывать всю жизнь!»
Коростылев отодвинул ее в сторону, как неодушевленный предмет, схватил шкатулку, которая буквально рассыпалась у него в руках, и обернулся к Лике с безумием в глазах.
— Да кто ж теперь это восстановит… — запричитал он, осторожно перебирая обломки. — Кто же это все… Погоди, погоди… Чего это?.. Чего это?..
Его причитания заклокотали, забулькали, сменившись восторженным шепотом, а старые пальцы вдруг затряслись, ковыряя, доламывая крышку шкатулки. Лике не было видно, что он там делает, и она бесцеремонно шагнула вперед, высунувшись из-за его плеча.
Из-под донышка крышки на стол вывалилась и покатилась сверкающая льдинка, ослепительно сверкнувшая в свете лампочки. Лика забыла вдохнуть, пошла пятнами, и, кажется, Коростылев испытывал те же чувства. Схватив камень, он торопливо воткнул в глаз лупу и застыл.
— Боже мой! Боже мой! — прошептал он.
— Яков Семенович, это что? — таким же благоговейным шепотом произнесла Лика. — Настоящий?
Камень, сверкающий, слегка голубоватый, наверняка оказался бриллиантом. Здесь, в салоне, Лика на них насмотрелась, и знала, сколько может стоить такое великолепие. Судя по ошалевшему лицу Коростылева, он это тоже представлял, потому что долго не мог закрыть рот, а когда закрыл, слова полились из него восторженным водопадом.