Никакого Кузеньки поблизости не было. Никита с подозрением покосился на корзинку, прикрытую полотенцем, и там, словно в ответ на его взгляд, что-то завозилось, а затем, из-под выцветшего зеленого махра высунулась рыжая морда толстого кота.
— И что же, уехать вообще никак нельзя? — расстроился Никита и погладил Кузеньку по голове. Кот презрительно поглядел на Никиту, зевнул и спрятался в корзине.
— Ну, маршрутка через час придет, — бодро ответила старушка, потом поглядела на часы, нацепила на нос очки, и охнула: — Ой, чего это я говорю, дура старая! Через два. А потом и Карпов вернется, да и до электрички недолго… Уедем, милок, не переживай. Хочешь булочку?
— Спасибо, не хочу, — отказался Никита и с тоской оглядел пустой зал, в котором, кроме неработающего кофейного автомата не было ничего интересного. — Скажите, а вообще чем тут люди живут? Может, тут кинотеатр есть или кафе поблизости?
— Ларек вон за углом, — махнула булкой старушка. — Там и чипсы эти американские проклятые, и лимонад, и водочка. Все яд! Раньше столовка прямо тут была, на вокзале. Какие пироги пекли! И борщ вкусный был. А сейчас вон, поставили ящик с чаем, да что толку? Он все равно не работает. А кафе через дорогу. Только оно в двенадцать откроется.
Никита раздраженно поджал губы. Часы показывали десять.
— Чего ж так поздно то? — резко спросил он. — А если кому поесть захочется?
— У, мила-а-ай, — рассмеялась старушка. — Это у вас в городе люди суетятся и бегают. А тут все неспешно, как в деревне. У нас много чего до пяти часов работает, даже паспортный стол. Чего людям зря на работе торчать, электричество жечь? А кинотеатр у нас есть, а как же! В клубе. Только фильмы к выходным подвезут. Так что в субботу приезжай, вечерней лошадью, как раз к фильму успеешь.
Никита закатил глаза:
— Господи, — воскликнул он, — как вы тут живете? Это же каменный век какой-то!
— Нормально мы тут живем, — обиделась старушка. — Как при советской власти. Пенсию хорошо платят, продуктов много, только дорого все. Так и тогда было нелегко, если вкусненького хотелось. В очередях стояли или в Москву ездили. Я помню, в восемьдесят пятом, потащилась, целую сумку пастилы в шоколаде привезла, да апельсинов. Фанту в первый раз попробовала, и эскимо. У нас-то только в бумажных стаканчиках мороженое было, да на развес. И книжек у нас было всегда много в магазинах. Из города завсегда в наш книжный приезжали, скупали все подчистую, у них-то кроме Карла Маркса и не было ничего, а я вот себе «Унесенных ветром» купила… Не читал небось? Не мужская это книга вроде, про любовь. Вам, молодым, что попроще подавай.
— Отчего же? — усмехнулся Никита. — Читал. И не раз.
— Молодец, — похвалила старуха. — Мудрая книга. Я читать очень любила, пока совсем с глазами плохо не стало.
Никита уставился в гигантское окно-витрину с тоской. Неужели ему придется коротать тут время вместе со словоохотливой старухой? Можно, конечно, уйти, но куда?
— Ты, мила-ай, коли совсем скучно, сходил бы в музей что ли? — вдруг предложила бабка. — Он вона, через три дома. Билеты недорогие, и открывается он с десяти.
— Здесь есть музей? — обрадовался Никита.
— Есть, есть! Краеведческий. Вон, видишь, маковка торчит. Это был дом купца Елизарова, а уж при советской власти из него музей сделали. Сходи, да привет девушкам передай от Марфы Сидоровны.
Никита поднял рюкзак с фотоаппаратом и бодро бросился к выходу. У дверей журналист обернулся. Старуха сидела на прежнем месте и кивала ему вслед, а из корзины щурился кот, разглядывая Шмелева без особого интереса.
Музей — двухэтажный теремок с зеленой луковкой крыши, резными кружевами наличников и перил, смахивающий, скорее на церквушку, чем на жилой дом, показался Никите излишне лубочным и аляповатым. Конечно, вряд ли купец Елизаров красил его в такие дикие, ядовито-зеленые цвета, но на фоне грязного тающего снега и мрачных елок, музей все же смотрелся ярким радостным пятном. Латунная табличка гласила, что гостям здесь рады с десяти утра до пяти вечера (не соврала Марфа Сидоровна, похоже, после пяти тут все замирало!), а еще, что здание является памятником старины и охраняется государством. Никита тщательно вытер ноги о пластиковый коврик и вошел.
Внутри было тихо, пахло прелыми тряпками и немного ванилью. Охрана отсутствовала, хотя Шмелев подозревал: в этом месте красть нечего. Вряд ли взломщиков вдохновит коллекция лаптей и павло-посадских платков, неизменно фигурирующих в любой экспозиции провинциальных хранилищ. Золотишка тут нет, драгоценностей тоже, как и редких картин и икон. В темном коридоре не было видно ни души. Слева, за закрытыми дверями, выкрашенными в бледно-голубой цвет, слышалось журчание речей дикторов. Справа, в арочном проеме, виднелся зал с развешанными по стенам картинами и стеклянными витринами. На стене рядом висела прикнопленная бумажка: «Начало экспозиции».