— Еще один вопрос. Как вы попали в Германию?
— Меня взяли в плен.
— Вы служили в армии?
— Да.
— Почему же вы оказались среди гражданских лиц в нашем лагере?
— Я попал сюда из камеры гестапо.
— Ваша специальность?
— От этого зависит мое освобождение? — резко спросил Тропинин.
— Видите ли… я не имею права говорить вам об этом, но… — Флик помолчал, потом, как будто поборов нерешительность, тихо продолжал: — Понимаете, сейчас советские представители в первую очередь требуют освобождения из лагерей перемещенных лиц, имеющих специальности горняка, металлурга, геолога.
Тропинин внимательно слушал Флика. Но Курту казалось, что русский все время наблюдает только за ним.
— Да это, кажется, и понятно, — Флик достал пачку сигарет. — Нужно восстанавливать промышленность, без нее — как без рук, а транспортировка из Германии — сложная штука. — Он, пододвинув к краю стола сигареты, предложил — Закуривайте.
Борис Антонович протянул руку. Она вся была в глубоких шрамах, а из-под рукава виднелись на запястье следы от наручников. Курт еще в плену слышал, что у него на родине заковывают советских людей в кандалы, и не верил этому.
— Это… здесь? — тихо спросил Курт Тропинина, кивком головы показывая на руку.
Тропинин рукавом прикрыл запястье.
— Да, — пуская клубы дыма, он постарался на несколько мгновений скрыть свое лицо от сидящих за столом.
А на лице его отразилось все сразу: и желание немедленно вырваться из лагеря, и недоверие к немцу-переводчику, и раздумье над словами Флика. Неужели он говорит правду? Тропинин слышал об этом в лагере. Он слышал, что некоторые, назвавши себя сталеварами, были немедленно отправлены из лагеря. Но ходили слухи, что попадали такие люди не к своим, а за Эльбу, в какой-то особый лагерь. За долгие годы, которые Тропинин провел в Германии, он привык больше верить тем, кто делил с ним горькую участь заключенного, а не тем, кто вел опросы. И сейчас, хотя перед ним сидел не гестаповец, а человек, в какой-то степени имеющий отношение к армии союзников (лагери контролировались армейскими командирами), он твердо ответил:
— К сожалению, я не имею такой специальности. Я каменщик.
— Жаль, господин Тропинин. Придется вам побыть у нас, пока ваши согласятся брать всех без разбора. Я ничего не могу поделать, — Флик сочувственно улыбнулся. Потом, глядя на Тропинина, попросил: — Только вы, пожалуйста, об этом никому не говорите из своих друзей. Требование советских представителей не подлежит разглашению, но… уж очень, видимо, вы натерпелись в Германии… Так рветесь домой. Я понимаю, понимаю, любой на вашем месте тоже волновался бы. Поди, дома семья?
— Была.
— Да вы садитесь, господин Тропинин. Вы не писали из Германии?
— Нет.
— Жена, дети — ничего не знают о вас? Вы уже написали, что живы-здоровы?
— Думаю приехать сам, — бросил Тропинин.
Круто повернувшись, на какую-то долю секунды задержал взгляд на лице Курта и быстро вышел.
Курт долго молчал, наклонив голову. В ответах русского он почувствовал жгучую ненависть к немцам и недоверие к администрации лагеря. Хотя Флик был немцем, но на нем хорошо сидел мундир службы лагерей перемещенных лиц, и Тропинин принял его за представителя союзной армии. Почему он не доверяет? Разве на это есть причины?
— Курт, что с тобой? Ты сегодня какой-то странный. Что случилось? — Флик передвинул массивную чернильницу на столе, подумал: «Зачем Крузе знать о нашем разговоре?» Внимательно посмотрел, как стоит чернильница, еще раз убедившись, что магнитофон выключен, весело улыбнулся. — Работа у нас с тобой не тяжелая, платят хорошо, чего тебе еще надо?
— Скажите, Флик, отпускают из лагеря русских? — Курт поднял голову, глухо произнес: — Отпускают на родину?
Флик внимательно поглядел в мрачное лицо Винера, подошел к нему, положил руку на плечо, потом быстро вернулся к чернильнице, еще раз посмотрел, как она стоит, и, убедившись, что магнитофон выключен, все же тревожно кинул взгляд на кресло у стены, где утром Винер искал свой мундштук. Оно было пустым, и Флик спокойно заговорил:
— Конечно отпускают, Курт! Зачем лишние рты союзникам русских, за которыми еще надо и смотреть? Неужели ты этого не понимаешь? — Флик прошел к окну, отстранив портьеру, взглянул на раскинувшийся лагерь, задумчиво сказал: — У тех, кому мы с вами, Курт, служим сейчас, в этом лагере очень и очень мало союзников, ближе им… мы, немцы! — Флик резко обернулся, в голосе его зазвучала злость. — И не будущие немцы, не потсдамские, а такие, какими недавно мы были! — он скрипнул зубами. — Они не знают России, а то бы не довели войну до такого конца. Они думают, что победили обоих сразу: и нас и Россию! Черта с два! Они думают, что русские станут на колени и будут просить милости, соглашаясь на любые условия… Идиоты! В России металла плавят больше, чем до войны, угля добывают больше, нефти…