– Это ужасно! – лицо Эрнеста стало чернее тучи. – Почему Женька написал это признание, кто мог его вынудить? Дядя Сережа, неужели кто‑нибудь поверит, что мой брат мог…
– Петя поверил, – угрюмо ответил Сергей, – и это его убило. Лиза и Тимур тоже верят – они сами мне это сказали.
– Весь мир сошел с ума? Завтра я сам поеду в Москву, пойду на Петровку и поговорю со следователем. С Лизой и Тимуром тоже поговорю, они не имеют права…
– Нет, Эрнест, нет! Я не в силах вспоминать глаза Лизы – как она смотрела на меня, когда я стал с ними со всеми спорить и защищать Женю. Я накричал на ее мужа, назвал его молокососом и карьеристом. Угрожал, что обращусь к адвокатам и возбужу против них судебный процесс, что обращусь к общественности, что не позволю засадить моего племянника только для того, чтобы им поставить галочку и закрыть дело. Смерть Пети выбила меня из колеи, наверное, я был слишком резок, мне не следовало всего этого говорить. Чуть ли не наизусть помню ответ Лизы, она сказала: «Дядя Сережа, я понимаю, что вы защищаете свою кровь, а мы вам чужие. Но мы тоже будем защищать нашу сестру, которую убил ваш племянник, и нашу мать, которая из‑за этого умерла!» Знаешь, никто никогда не смотрел на меня с таким презрением. Как она похожа на Халиду, эта девочка! После ее слов я повернулся и ушел, уехал из Москвы, даже не попрощавшись с мальчиками, а теперь умираю от стыда, мне больно.
– Почему? Ты был прав! Какое право она имеет так с тобой говорить? Ты заменял отца и Лизе с Тимуром, и их собственному отцу после того, как он осиротел! Нужно забрать у нее мальчиков – ты их усыновил, они твои сыновья. Если тебе трудно, я сделаю это сам.
Сергей покачал головой.
– Нет, Эрнест, тебе не стоит вмешиваться – пусть все идет, как идет.
– Что ж, как хочешь, – холодно ответил племянник, – в твои личные дела я, конечно, не имею права вмешиваться, но с обвинениями в адрес моего брата должен разобраться – вполне естественно, что, подписавшись под подобным признанием, он скрылся и боится выйти из укрытия.
– Пока лучше не ворошить этого, – медленно проговорил Сергей. – Я повторяю: обвинения ему никто не предъявляет. Когда первый страх пройдет, он опомнится и попытается с кем‑нибудь из нас связаться. Если он невиновен…
– Что значит «если»?
– Давай, не будем ничего предполагать, Эрик.
– Ты что, хоть на мгновение можешь предположить, чтобы Женя… чтобы он… Это же дико!
– Дико. Но давай подождем. Уезжай спокойно, не нужно ничего делать – так будет лучше для Жени, поверь мне. Я обо всем позабочусь, буду держать тебя в курсе – если потребуется, ты приедешь.
Сдвинув брови, Эрнест какое‑то время размышлял, потом кивнул.
– Хорошо, – угрюмо сказал он, – пока я буду делать, как ты говоришь – пока. Но если что‑то изменится, немедленно дай мне знать.
– Договорились. А теперь моя очередь спрашивать. Сорока принесла на хвосте, что у тебя наметились какие‑то изменения в личной жизни, это правда?
Эрнест слегка смутился.
– Машка успела натрепаться? Ладно, открою тебе свой маленький секрет: мы с ней работаем в одной клинике, и нам вместе очень хорошо. Я хотел бы на ней жениться, и она, кажется, не будет возражать.
– Француженка?
– Да, Ивет Анри. Ее немного смущает, что я на три года моложе, но мне уже удалось ее убедить, что это ничего не значит.
– Конечно, не значит, если вам друг с другом хорошо. Но через полгода заканчивается срок твоей стажировки, какие у тебя планы?
– Сегодня я был у себя на кафедре, встретил Преображенского – помнишь Димку Преображенского из нашей группы? Он после интернатуры в районной больнице хирургом работает – плевался по‑черному. Поголовный дефицит – медикаментов нет, разовых шприцов нет, чтобы бинт или вату на отделение достать сто порогов во всех инстанциях нужно обить. И везде одно и то же, так что если я вернусь, то о трансплантации сердца и говорить не придется – в лучшем случае резекция желудка. Сейчас я приобрел квалификацию, и обидно будет ее терять. Неловко, конечно.
Сергей пожал плечами и, усмехнувшись, потрепал племянника по колену.
– Что там «неловко», ты абсолютно прав. Оставайся во Франции и работай, вернешься, когда нормализуется обстановка. Видел на улице километровые очереди за продуктами? Твоей Ивет вряд ли понравилось бы в них стоять.
– О, Ивет мечтает пожить в Питере, я ей столько о нем рассказывал! Говорят, к зиме с продуктами будет лучше, город их получит в обмен на бензин, древесину и цветные металлы – Димка сказал, это обещал председатель Комитета по внешним связям города, я забыл его фамилию.
– Путин? Пообещать‑то он пообещал, а вот что будет дальше – бабушка надвое сказала. Чудится мне, что все это не к добру – когда начинают качать из страны сырьевые ресурсы, это всегда пахнет крупными хищениями.
– Ладно, дядя Сережа, это все временные трудности, главное – у нас теперь свобода и демократия. Знаешь, во время ГКЧП прабабушка Ивет так переживала, что у нее начался сердечный приступ. Зато потом сразу воспрянула духом, три дня пила шампанское и кричала: «Долой коммунистический режим!»
Сергей усмехнулся.
– Дай бог старушке прожить еще столько же, но тебе‑то лично чего не хватало при коммунистическом режиме?
Эрнест изумился.
– Ты что не рад? Неужели при Сталине, когда народ гнил в лагерях, было лучше?
– Ну, когда народ обворовывают, тоже мало приятного, лучше без крайностей. При Сталине ученых сажали, при демократах скоро всей науке будет хана.
– Почему?
– В головах у людей черт те что, у меня из лаборатории два кандидата наук уволились – организовали кооператив, торгуют дубленками и электроникой. Те, кто остался, им завидуют – со следующего года нам обещают сокращения. Короче, никто уже в завтрашнем дне не уверен.
– Кто, – голос Эрнеста неожиданно дрогнул, и он откашлялся, – кто у вас будет директором вместо папы, уже известно?
– Скорей всего, Буллах Виталий Андреевич.
– У тебя с ним хорошие отношения?
– Скажем так – корректные.
– Дядя Сережа, – внимательно вглядываясь в побледневшее лицо дяди, встревожено спросил Эрнест, – ты хорошо себя чувствуешь? Ты вдруг стал какой‑то бледный.
Сергей поднес руку ко лбу и с минуту сидел неподвижно, потом ответил:
– Голова слегка кружится – возраст. Ладно, Эрик, иди отдыхать, спокойной ночи.
После ухода племянника он продолжил писать в дневнике:
«Только что я в первые за сегодняшний день отключился. Когда подобное случается во время разговора, это нервирует. Интересно, сколько я еще проживу? Хотелось бы успеть съездить на конференцию в Берлин – возможно, успею, если буду вести спокойный образ жизни».
Новый директор, Виталий Андреевич Буллах был избран и утвержден в должности в середине декабря и сразу после Нового года вызвал к себе Сергея.
– Садитесь, Сергей Эрнестович, прошу вас. У вас все материалы для конференции подготовлены? Организационная помощь какая‑то нужна, от меня что‑нибудь требуется? В каком виде представлены материалы? Документы у вас все оформлены? Нигде никто не подведет?
Чуть наклонившись вперед с выражением величайшего внимания на лице, он сыпал и сыпал вопросами. Сергею подобная заботливость почему‑то была неприятна – ему казалось, что новый директор изо всех сил пытается подчеркнуть корректное отношение к брату своего предшественника.