Ньюкерк смотрел в сторону, борясь с тошнотой.
— Нет, такое признание я сделать не смогу, — выговорил Бойд.
Гонсалес театрально вздохнул, потом несколько раз щелкнул клещами в воздухе, стараясь, чтобы они клацали погромче, и склонился над босыми ступнями Бойда.
— Как думаешь, сколько ногтей нужно человеку?
Забыв о том, что Сингер наблюдает за ним, Ньюкерк зажмурился и зажал уши, чтобы не слышать воплей.
День третий: воскресенье
Вторая ночь выдалась для Моники Тейлор еще страшнее первой.
Успокоительные лишь немного приглушили боль, но не дали забыть о том, что дети по-прежнему неизвестно где.
Она лежала одетая на постели, в темной комнате, и старалась пореже поворачивать голову, чтобы не смотреть на цифровой радиобудильник. Ей мучительно хотелось провалиться в сон. Все лучше, чем лежать, уставившись в темноту широко распахнутыми глазами, и думать о самом страшном.
Прокручивая в голове последнюю ссору с Томом, она никак не могла поверить, что он имеет отношение к исчезновению детей. Но если это правда, как она могла так ошибаться в нем?
Правда, она почему-то знала, что дети живы. Просто знала, и все.
Моника села, понимая, что ей не уснуть. И что она не выдержит, если сейчас же не поговорит с кем-нибудь.
Она прошла через гостиную, мимо Суонна, который спал на диване под тонким одеялом. Телефон он положил поближе к себе, и Моника, постаравшись не шуметь, унесла его в спальню и набрала номер.
Как она и рассчитывала, трубку взяли после первого же гудка. Мать как раз должна была вернуться с работы — из бара неподалеку от аэропорта.
— Мам, это я, Моника, — негромко произнесла она.
После долгой паузы ее собеседница с присвистом затянулась сигаретой.
— А кому еще могло прийти в голову звонить мне среди ночи?
Моника представила, как мать лежит в своей спальне, одетая в халат. На тумбочке у нее наверняка приготовлены скотч и вода, телевизор в ногах кровати мерцает экраном, отбрасывая зловещие тени на стены спальни.
— Мама… Энни и Уильям пропали.
— Слышала. Это во всех новостях было. Видела их фотографии по телевизору. Даже не узнала их поначалу, стыд-то какой. Тот газетчик, который угостил меня выпивкой, еще спросил, не родственники ли мы с тобой, если моя фамилия Тейлор. А я ему: «Раньше она приходилась мне дочерью, а теперь уж нет».
Моника прикрыла глаза.
— Мама, ты ведь не стала разговаривать с репортером, да?
В трубке послышался присвист очередной затяжки.
— Сначала нет. А потом сказала, что давно потеряла тебя из виду, точнее, ты меня знать не желаешь. И с внучатами я не виделась уже четыре года.
Монике вспомнилось, как в последний раз ее мать явилась проведать «внучат». Она была навеселе, до Катни-Бей ее подбросил какой-то испитый знакомый из бара в дурацкой шляпе. Прямо при Энни и Уильяме любящая бабушка принялась выпрашивать у Моники денег взаймы — «дотянуть месяц», как она сказала. Ее приятель плотоядно посматривал на восьмилетнюю Энни, и Моника быстро выставила обоих.
А мать тем временем продолжала:
— Так я ему и сказала — мол, ничего не берется само собой, из ниоткуда. Видно, крепко ты кому-то насолила, гонору у тебя всегда было хоть отбавляй. Папочка растил тебя, как королевну, — подарки таскал. А мне что принес? Только несчастье.
— Мама, отец здесь ни при чем. Потерялись Уильям и Энни. Они ни в чем не виноваты. Они не сделали ничего плохого.
— А в новостях по-другому сказали.
— Они ничего не сделали, — повторила Моника сквозь зубы.
— Если кто в этом и виноват, то не я.
— Прошу тебя, не надо, — взмолилась Моника. — Мне и так одиноко, да еще от тебя никакой поддержки. Напрасно ты вообще завела этот разговор с репортером, — шепотом добавила она.
— А счета мне прикажешь как оплачивать?
— Так он тебе заплатил?
— Ну да, и выпить купил.
Моника опустила трубку на колени и покачала головой, а когда снова прижала трубку к уху, услышала:
— Умаялась я. Хватит болтовни.
— Мама, ведь речь о моих детях! — воскликнула Моника.
— Да я их толком и не знаю, — напомнила мать.
Моника отключилась первой.
Она застыла на кровати с трубкой в руке, чувствуя, как по лицу струятся жгучие слезы. Помедлив, она смахнула их ладонью.
Ей вдруг захотелось, чтобы Суонн покинул ее дом. Рядом с ним она все острее ощущала неловкость. Может, потому, что в его глазах ей чудилась затаенная злоба хищника. Или потому, что его сочувствие выглядело притворным, излишне фамильярным. Словно он что-то знал, но скрывал от нее.