– И кто этот изверг? – по инерции поинтересовался мой труп.
– Гай Юлий Цезарь…
– А…
– А что не успел сжечь он, довершили местные придурки.
Так я узнал, что Константин Трав принадлежит к несуществующей нации синероссов.
Включаю радио. Там терзает свои связки некто Лебединский.
Профессор умирал. Жил он, вернее, пил (что в лоб, что по лбу) на небольшом, но довольно уютном островке. От людских глаз подальше. Водка кончилась. Началось похмелье. Лодки не было. Страдать без горькой профессор должен был ещё два с половиной дня. Именно через столько, учитывая предварительную договорённость, обещался приплыть к нему лодочник.
Лодка – водка.
Медленная мебель молчала.
Мело мелом мелодию мелодрамы: «Я люблю тебя, лодочник!», – запел профессор, увидев приближающуюся лодку.
– Странный он тип – этот профессор Лебединский, – сказал, расстроенный непредвиденным пожаром в Александрии, Константин, сожрал все мои пирожки и, не попрощавшись, вышел из дома.
Я допил свой чай, закурил и подошёл к окну. Что такое? Опять? Проклятый символ мира! Сколько можно срать? Кыш. Я кому сказал? Кыш!
– Кого ты там терроризируешь?
От неожиданности я выронил свою старость. Вздрогнул. Обернулся. Передо мной стоял Костик. В руках он держал двухлитровую банку. Похоже, самогон.
– Это не самогон. Это настоящая чеченская чача! – последнее слово он произнёс с кавказским акцентом.
– Ты меня так заикой сделаешь, – я знал о его способности читать мои мысли и поэтому акценту его не удивился.
Кухня, если не считать аритмичного протеста капающего на мозги крана, молчала. Да закрути ты его! На столе одиноко скучает большая спелая дыня – подарок из Джамбула. Выбрался из своего жилища сонный таракан. Затуманенным глазом с грустью посмотрел на дыню – предел его гастрономических потребностей и, осознавая тщетность своих желаний, вернулся в свои апартаменты. На прощание он помахал нам усами. Наверное, благодарил за то, что не убили.
В негромком кухонном кафеле болотного цвета живет образ старого Леонардо: на трезвый глаз – прожилки и больше ничего. Но стоит только накатить…
– Как, по-твоему, на что похожа первая любовь?
Я набрал в лёгкие воздуху, но ответить не успел. Костик встал, закрутил кран, сел на место, прикурил, сладко затянулся, задумчиво выпустил дым и, не дожидаясь ответа, сказал:
– Смотри. Видишь? Да Винчи, – на кафеле явственно проступил орлиный профиль ученого.
– Да. Да Винчи. Точно, – употребляемая между строк чача с профессиональной лёгкостью экскурсовода Третьяковской галереи объяснила, где именно надо искать абрис графического автопортрета великого художника.
Слово, словно слоёная слогами слюда. Его вставляют в глаза и смотрят на мир в розовом цвете. Камешек жёлтый, камешек зелёный. Из какой бутылки принесло этого нелепого джина, мастера трансформаций и перевоплощений, красивого одноногого юношу, и откуда взялась сама бутылка, я не знал, но я точно знал, что он приручил своего демона (о чём свидетельствовало отсутствие одной ноги), и мне хорошо было известно, что…
…в двух шагах от пляжа прибрежный лес нехотя позволял прятаться наглой, но пугливой сойке в шепоте своей листвы. Неспелый приморский ветер оставил едва различимый, словно вилами по воде, след в моей душе и навсегда поселился в твоих карих глазах. Горизонт – я его не видел, но отчётливо слышал – навалился нарисованной темнотой на картонную действительность, и в руки твои попросилась ночь. Цикады и звёзды то и дело подтрунивали друг над другом.
– Почему ты её застёгиваешь?
Моя рубашка постоянно расстёгивалась у неё на груди.
– Не знаю, – я действительно не знал, зачем я это делаю. – Лена.
– Что?
– Лена.
– Ну что?
– Мне просто нравится произносить твоё имя.
Загудел, отходящий от причала, последний прогулочный катер. Маленький, почти бумажный кораблик. На нём навсегда уходили в море к звёздам чьи-то радости и печали, страхи и надежды, желания и разочарования – всё то, что, наполняя существование дыханием жизни, мешает жить. Со мной осталась лишь истина. Но я, словно во сне, никак не мог разглядеть её лица. Какая она?
– Значит так. Берёшь большую спелую дыню. Разрезаешь её пополам. Затем наливаешь себе стакан водки, – его передёрнуло. В этот момент он познал истину – до него дошло истинное значение слова «вздрогнем», – выпиваешь его и погружаешь своё лицо в дыню. Прямо в середину.
– И что?
– Ну, ты же хотел знать, на что похожа первая любовь?
– Нет, – не согласился со мной Костя, – я вчера влюбился, но мне совершенно не хочется дыни, – он взял стакан и, сказав: – а вот выпью я с удовольствием, – выпил.