– Вот и хорошо, Бампер. Какой смысл здесь болтаться, когда Кэсси уедет. Я так на этот счет волновалась.
– Сьюки боялась, что твоя puta совратит тебя и отнимет у Кэсси, если Кэсси будет в Сан-Франциско, а ты останешься здесь.
– Puta?
– Твой участок, – пояснил Круц, глотнув пива. – Сокорро всегда называла его «puta Бампера».
– Cuidao! – сказала Сокорро Круцу. – Дети же прямо под окнами. – Я слышал, как они смеялись, потом Начо что-то прокричал, и девочки взвизгнули.
– Раз уж ты уезжаешь, мы теперь можем о ней говорить, верно, Бампер? – засмеялся Круц. – Твой участок – это puta, что совращала тебя все эти годы.
Тут я по его улыбке и голосу впервые заметил, что Круц успел приложиться к бутылке еще до моего появления. Я взглянул на Сокорро, она кивнула и сказала:
– Да, старый borracho пьет с тех пор, как пришел с работы. Говорит, хочет как следует отметить последний холостяцкий обед Бампера.
– Ладно, не шпыняй его особенно, – улыбнулся я. – Не так уж часто он бывает пьян.
– Кто пьян? – возмутился Круц.
– Ты уже на полпути, pendejo, – сказала Сокорро. Круц что-то пробормотал по-испански, я засмеялся и допил бутылку.
– Если бы не puta, Бампер сейчас был бы капитаном.
– Само собой, – отозвался я, подходя к холодильнику и доставая еще два пива для себя и Круца. – Хочешь, Сьюки?
– Нет, спасибо, – сказала Сокорро. Круц пару раз рыгнул.
– Схожу-ка я на улицу к детям, – сказал я и тут вспомнил о лежащих в багажнике подарках. Я купил их еще в понедельник, когда Круц пригласил меня на обед.
– Эй, сорвиголовы! – крикнул я, выйдя на крыльцо.
– Баааам-пер! – завопил Начо и помчался ко мне, спрыгнув с веревки на большом дубе, накрывавшем своей тенью почти весь двор.
– Ты уже стал совсем большой, можешь теперь есть сено и тащить фургон, Начо, – сказал я. Тут ко мне устремились все четверо, болтая о чем-то на ходу. Глаза у них блестели – они отлично знали, что я никогда не приезжаю на обед без подарков.
– А где Долорес? – спросил я. Теперь она была моей любимицей – самая старшая после Эстебана и копия матери в молодости. Она училась на предпоследнем курсе колледжа, изучала физику и была обручена со своим однокурсником.
– Долорес с Гордоном, где же еще? – ответил самый младший в семье Ральф – десятилетний круглощекий парнишка и тихий ужас семейства, вечно устраивающий всякие проказы и не дававший затихнуть шуму и гаму.
– А Элис?
– У соседей играет, – снова ответил Ральф. Вся компания: Начо, Ральф, Марта и Мария уже были готовы расплакаться, а я наслаждался ситуацией, хотя мне и было стыдно водить их за нос.
– Начо, – сказал я небрежно, – будь так добр, возьми у меня ключи от машины и вытащи кое-что из багажника.
– Я помогу, – пискнула Марта.
– И я, – подпрыгнула Мария – маленькая одиннадцатилетняя красавица в розовом платье, розовых носочках и черных кожаных туфельках. Она симпатичнее всех и со временем будет разбивать сердца.
– Я один пойду, – сказал Начо. – Мне помощники не нужны.
– Фиг ты один пойдешь, – сказал Ральф.
– Следи за своим языком, Рафаэль, – сказала Мария, и Ральф тут же показал ей маленький язычок. Мне пришлось отвернуться, чтобы не расхохотаться.
– Мама, – сказала Мария. – А Ральф делает нехорошие вещи!
– Ябеда! – буркнул Ральф и побежал вместе с Начо к машине.
Я медленно вернулся на кухню, смеясь на ходу. Круц и Сокорро улыбнулись, глядя на меня, – они знали, как я привязан к их малышам.
– Идите с Бампером в гостиную, Круц, – сказала Сокорро. – Обед будет готов через двадцать минут.
– Пошли, Бампер, – сказал Круц, вытаскивая из холодильника четыре бутылки и прихватывая открывашку. – Все никак не пойму, почему мексиканские женщины в старости становятся тиранами? В молодости они такие милые и послушные.
– Ах, в старости! Ты только послушай этого vie jo, Бампер, – сказала она, размахивая ему вслед деревянной ложкой. Мы пришли в гостиную, и я плюхнулся в любимое кресло Круца, потому что он на том настоял. Потом подтащил оттоманку и заставил меня положить на нее ноги.
– Черт возьми, Круц.
– Ты у меня сегодня на спецобслуживании, Бампер, – сказал он, откупоривая для меня пиво. – Выглядишь ты чертовски усталым, а сегодня мы, может быть, в последний раз видимся перед долгой разлукой.
– Я буду жить всего в часе полета от тебя. Думаешь, мы с Кэсси не будем время от времени прилетать к вам? А ты, Сокорро и дети не станете приезжать к нам в гости?
– Что, всем взводом? – засмеялся он.
– Уверен, мы будем часто видеться, – сказал я и отогнал появившееся у меня нехорошее ощущение, потому что понял: скорее всего будем видеться не так уж часто.
– Да, Бампер, – сказал Круц, усаживаясь напротив меня в другое старое кресло, почти такое же старое и удобное, как мое. – Я все боялся, что эта ревнивая сучка тебя не отпустит.
– Имеешь в виду мой участок?
– Верно. – Я подумал, как мне его будет не хватать. – Что это ты сегодня так расфилософствовался? Называешь мой участок проституткой, и все такое?
– У меня сегодня поэтическое настроение.
– К тому же ты нахлебался чего-то покрепче cerveza.
Круц подмигнул и бросил осторожный взгляд в сторону кухни, где громыхала кастрюлями Сокорро, потом подкрался к стоящему в столовой шкафчику из красного дерева и вынул из его нижнего ящика полупустую бутылку мескаля.
– А в ней есть червячок?
– Если и есть, я его выпью, – прошептал он. – Не хочу, чтобы Сьюки застукала меня с бутылкой. Меня немного беспокоит печень, так что мне вроде и пить нельзя.
– Это то самое зелье, что ты купил в Сан-Луисе? Тогда, в отпуске?
– То самое, последняя бутылка.
– Если ты ее высосешь, печень тебе больше не потребуется.
– Хорошая штука, Бампер. На, попробуй глоточек-другой.
– Ее лучше пить с солью и лимоном.
– Да пей. Ты же большой macho, черт побери. Вот и веди себя, как полагается.
Я сделал три осторожных глотка и тут же пожалел о содеянном, едва они достигли желудка. Пришлось тут же осушить бутылку пива, а Круц в это время хихикнул и тоже медленно отхлебнул из бутылки.
– Ничего себе! – выдохнул я. Постепенно пламя в желудке поутихло, свернувшиеся узлом кишки развернулись, и мне стало хорошо, а через несколько минут еще лучше. Именно такое лекарство и было необходимо моему телу.
– В Мексике не всегда на каждом углу можно отыскать соль и лимоны, – сказал Круц, возвращая мне бутылку с мескалем. – Настоящие мексиканцы разбавляют его просто слюной.
– Не удивительно, что они такие крепкие ребята, – выдохнул я после еще одного глотка и передал бутылку.
– Ну, как ты теперь себя чувствуешь, 'mano? – хихикнул Круц. Я расхохотался. Меня всегда дико смешит его глупое хихиканье – так он смеется только, когда немного пьян.
– Примерно так, как и ты, – ответил я и залил еще немного пива в пылающий желудок. Но это было совсем другое пламя, дружественное, не то, которое зажигает в нем кислота, и когда оно поутихло, я почувствовал себя просто отлично.
– Проголодался? – спросил Круц.
– А разве я не всегда голоден?
– Увы, – сказал он, – у тебя голод на все подряд. Почти. Мне часто хотелось быть похожим на тебя.
– На меня?
– Ты всегда хочешь всего. Жаль, что такое не может продолжаться вечно. Но такова жизнь. Я ужасно рад, что ты уходишь.
– Просто ты пьян.
– Да, пьян. Но я знаю, о чем говорю, 'mano. Кэсси тебе бог послал. А я об этом молился. – Круц полез в карман и достал маленький кожаный мешочек. В нем лежала нитка черных деревянных бус, которую он носил с собой на счастье. Он помял мягкую кожу и положил мешочек в сторону.
– А эти четки действительно из Иерусалима?
– Да, без обмана. Я получил их от миссионера за то, что стал первым учеником в школе в Эль-Пасо. «Первый приз за произношение присуждается Круцу Гвадалупе Сеговиа», – сказал священник перед всеми учениками школы, и я в тот день помирал от счастья. Мне тогда едва стукнуло тринадцать. Эти четки он привез из Святой Земли, и их освятил папа Пий XI.
– И скольких мальчишек ты победил, чтобы получить этот приз?