- Вот хорошо, - довольная своим успехом, проговорила Камшат и бросила на Маринку торжествующий взгляд. Но вдруг лицо ее вытянулось, добродушная улыбка сошла с морщинистых щек.
- Постой, постой, девка, - быстро заговорила Камшат. - Я где-то видела твои глаза. Да и кофточка тоже знакомая, постой! Только шальваров нет... А-ха-ха! - неожиданно засмеялась Камшат и, оборвав смех, продолжала: - Ой, какой дурак наш Кодар! Русскую девку на ковре нарисовал. Ай-яй-яй! Узнают люди, сколько смеху будет! Вся орда будет смеяться...
Опустив голову, Марина подошла к телеге и быстро стала запрягать лошадь. Сколько ни упрашивали ее проснувшийся Василий и Кодар, не дожидаясь утреннего угощения, собралась ехать. Микешка, видя упорство своей подруги, зная ее характер, не настаивал. Привязав подседланную лошадь к левой оглобле, покорно сел в телегу.
- Ты что это взъерепенилась, Мариша? Почему завтракать не осталась? Это не порядок. Хозяева обидятся...
- Ну и пусть обижаются... Может, я хочу на молебствие посмотреть, сумрачно ответила Маринка. - Мне что-то домой захотелось...
- Ни с того ни с сего? И на конях не прокатились.
- Подумаешь, невидаль: на конях скакать! В любое время можно подседлать и поехать. Ты, случаем, ковер, который в кибитке делается, не видел? - придерживая дыхание, тихо спросила Маринка.
- Нет. А что? Больно хороший?
- Не знаю. Не готовый. Он его никому не показывает...
- Да ты только намекни ему, он тебе сам подарит. Хочешь, я намекну? Он для тебя все сделает...
- А что я ему? - вспыхнула Маринка, ругая себя за то, что не вовремя заговорила о злосчастном ковре.
- Будто ты и не знаешь, - неопределенно сказал Микешка.
Но Маринку это задело за живое, прервать разговор было уже невозможно: хотелось выяснить, что знает Микешка...
- Ты о чем говоришь? Что это такое я должна знать? Ну-ка, ответь.
- Он на тебя так смотрел! Мне со стороны даже жалко его стало. Ей-богу... Любят они русских женщин, ну ведь как любят! Азия, горячая кровь... - болтал Микешка, не подозревая, как он терзал душу девушки и разрушал их дружбу и любовь. - А ведь парень хороший... Вот ты, например, пошла бы за него замуж?
- Как тебе такое взбрело в голову? Эх ты!..
Маринка хотела сказать, что он тоже сын азиата, а ведь полюбила она его. Острыми иглами заколола в сердце обида. Она насупилась и отвернулась от него.
- Мало ли бывает в жизни... А бабы, они что... - злясь на Маринку за ее непонятное поведение, брякнул Микешка. - Пальчиком помани, гостинчиков поболе...
Маринка сильно натянула вожжи и остановила лошадь. Повернув голову, она смотрела на Микешку гневными глазами. Такой взгляд ничего хорошего не обещал. Грудной голос девушки прозвучал глухо и резко:
- Слазь!
- Ты что, Мариша? - разинул рот Микешка.
- Слазь, говорю! - скручивая руками концы вожжей, проговорила Маринка. - Слазь! А то... так поманю пальчиком!..
- Да ты белены, что ли, объелась, уж и пошутить нельзя...
- Уезжай от меня, ради истинного бога уезжай! - со странным испугом в голосе крикнула она и, привскочив, встала на колени. Вспомнив буяновский подарок, еще больше разозлилась на себя, на Микешку.
Микешка спрыгнул с телеги и трясущимися руками отвязал от оглобли повод своей лошади. Вскочив в седло, помахивая нагайкой, сказал:
- Подумаешь, краля какая! Шутейного слова сказать нельзя...
Маринка ничего не ответила, хлестнула лошадь кнутом. Подпрыгивая на кочковатой дороге, телега покатилась по глубоким колеям, захлестывая концами осей серебристые метелки ковыля, сбивая с придорожной травки утреннюю росу.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Когда Маринка подъезжала к станице, над площадью раздался унылый колокольный звон. Церковный сторож Архип Кулагин, сильно натягивая веревку, бил в колокол, призывая шиханских жителей на моление. Слегка надтреснутый колокол издавал дребезжащие звуки и нагонял тревожную тоску. Обычно Архип совсем не так звонил, но сегодня он по случаю приближения холеры с утра выпил лишнюю косушку водки, сильно расчувствовался и решил придать молебствию некоторую грустную торжественность, чтобы вызвать у станичников если не слезы, так хоть скорбное умиление. И это ему вполне удалось. Подходившие к церкви старушки, вздыхая и крестясь, прикладывая к глазам платки, говорили:
- Хорошо как нынче звонит Архипыч, пошли ему, господи, доброго здоровья и райскую жизнь на том свете...
Маринка тихим шагом подъехала к площади. Там уже было много людей. Несколько вдов и девушек во главе с Олимпиадой Лучевниковой возились около небольшого плужка, готовясь запрягаться, чтобы сделать вокруг станицы священную борозду. Вокруг них табунились молодые парни и мальчишки-подростки с обветренными и облупленными от солнца и купанья носами.
Старые и пожилые казаки стояли отдельной толпой. Женщины крикливо переговаривались, судили и рядили на разные лады о предстоящем событии.
Белокурая, высокая Олимпиада вырядилась в праздничную коричневого цвета юбку, длинную и широкую. Рядом с ней подруга Маринки Кланька Мишутина в пестреньком, с розовыми цветочками платье выглядела девчонкой-подростком. Увидев проезжавшую по улице Маринку, Кланька, постукивая по пыльной затвердевшей земле каблучками полусапожек, подбежала к телеге.
- Мариночка, здравствуй, ой как хорошо, что вернулась! Придешь? Гляди, сколько людей набралось! Интересно будет...
- Приду. Садись, вместе доедем. Я только лошадь распрягу, и прибежим, - обрадованная встречей с подружкой, сказала Маринка. - Садись, Кланя, да смотри платье не выпачкай.
Кланька, наступив ногой на край измазанной дегтем оси, легко вспорхнула на телегу и уселась на кошме рядом с Маринкой.
Прибрав лошадь и наскоро перекусив хлеба с утренним молоком, подруги побежали на площадь.
Микешка прискакал в станицу раньше Маринки и уже стоял в толпе в новой красной рубахе, подпоясанной узеньким наборным ремнем. Чтобы позлить Маринку, он оделял девушек семечками, насыпая каждой в горсточку, а Лучевниковой отвалил две горсти. Но на Маринку это никак не подействовало. К удивлению всех, она категорически отказалась впрягаться в плуг и стояла рядом с Кланькой в сторонке.