Мне мил стихов российский жар,
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он, их главный штабс-маляр,
Поет о пробках в Моссельпроме.
От ваших стихов пахнет торговлей, а не поэзией!
МАЯКОВСКИЙ (тихо улыбаясь). Квиты, Есенин.
ЕСЕНИН. Да, что поделаешь, я действительно только на букву Е. Судьба!.. Никуда не денешься из алфавита! Зато вам, Маяковский, удивительно посчастливилось - всего две буквы отделяют вас от Пушкина... Только две буквы! Но зато какие - "Но"! "Н-н-но!"
МАЯКОВСКИЙ (вскакивает и целует Есенина). Вы думаете, я пишу пером?
ЕСЕНИН. А чем же?
МАЯКОВСКИЙ (хлопает себя между ног). Вот чем! Пока я влюблен, я пою. А в ваших стихах любви совсем нет. Одна бесполая духовность!
ЕСЕНИН. Н-ну? (Пытается вспомнить.) А вот!
Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
Что стоишь нагнувшись под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел.
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу.
Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.
Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни под метель о лете.
Сам себе казался я таким же кленом,
Только не опавшим, а вовсю зеленым.
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал березку.
МАЯКОВСКИЙ. Так какая же тут любовь! Это ж дерево! (Смеется.)
ЕСЕНИН. А все-таки я - поэт! А вы - Маяковский, так себе, непонятная профессия. Знаете почему? Моя лирика жива одной большой любовью к родине. У меня родина есть! У меня - Рязань. Я вышел оттуда, и какой ни на есть, а приду туда же. У меня - Россия! А у вас - шиш! Россия - моя! Ты понимаешь моя! А ты... Ты - американец!
МАЯКОВСКИЙ (насмешливо). Ну и бери ее. Ешь с хлебом! (Уходит.)
ЕСЕНИН (чуть не плача). Моя Россия! (Протяжно и грустно.) Россия! Какое хорошее слово... И "роса", и "сила", и "синее" что-то. Эх! (Ударяет кулаком по столу.)
ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК (подойдя к нему). А счастья и здесь не найдешь! Нет ищи, не ищи.
ЕСЕНИН. Неужели для меня все это уже поздно?
Действие ВТОРОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
26 декабря. Суббота. День. За столом сидят Есенин, Эрлих, Устинова.
ЕСЕНИН. Тетя Лиза, ну что ты меня кормишь? Я ведь лучше знаю, что мне есть! Ты меня гусем кормишь, а я хочу косточку от гуся сосать.
УСТИНОВА. Ну, разве косточкой будешь сыт?
ЕСЕНИН. Ничего ты не понимаешь. Только в гусиных костях и есть весь вкус. не хочу я есть. (Эрлиху.) Давай лучше выпьем.
ЭРЛИХ. Чтобы потом устроить очередной скандал?
ЕСЕНИН. А ты знаешь, как Шекспир в молодости скандалил?
ЭРЛИХ. А ты что же, непременно желаешь быть Шекспиром?
ЕСЕНИН. Конечно.
ЭРЛИХ. Если Шекспир и стал великим поэтом, то не благодаря скандалам, а потому что много работал.
ЕСЕНИН (с обидой). А я не работаю? Если я за целый день не напишу четырех строк хороших стихов, я не могу спать (Наливает шампанское в бокалы.) За Шекспира, кацо! (Пьют.)
УСТИНОВА. Сергунька, почему ты пьешь?
ЕСЕНИН. Чтобы не думать, тетя Лиза. Я пью, стараясь допиться до той точки, после которой теряю всякую память и соображение: а до этой точки все помню, ничего не забываю.
УСТИНОВА. Но ведь раньше ты меньше пил?
ЕСЕНИН. Не могу я, ну как ты не понимаешь, не пить...Если бы не пил, разве мог бы я пережить все, что было. Ах, тетя Лиза, если бы ты знала, как я прожил эти годы! Мне теперь так скучно...
УСТИНОВА. Ну а твое творчество?
ЕСЕНИН. Скучное творчество!
УСТИНОВА. Ну что ты! Пишешь такие прекрасные стихи.
ЕСЕНИН. Но мне то что с того? Что мне остается? Вот вырву из себя, напишу, оно и ушло от меня, и я остался ни с чем. Не мое это, чужое уже, когда написано. Ведь при мне ничего не осталось. Ничего и никого...
ЭРЛИХ. А друзья?
ЕСЕНИН. Друзья поставят серый камень с веселой надписью в стихах. У меня нет друзей. Мне страшно, тетя Лиза. Я никого не люблю, ничего мне не надо - не хочу! Ты просто не знаешь, сколько у меня врагов. Ну, скажи, откуда берется эта злоба? Разве я такой человек, которого надо ненавидеть? Почему все так ненавидят меня?
УСТИНОВА. Кто все, Сергунька?
ЕСЕНИН. Да хоть эти молодые поэты, что вертятся вокруг меня.
УСТИНОВА. Что ты? Все они очень тебя любят. Влюблены, как в какую-нибудь певицу. Мне на днях Володя говорил: Когда нет в союзе Есенина, все точно бы угасает и скучно становится. А он пришел, сел молча, вроде бы грустный, а все вокруг озарилось.
ЕСЕНИН. Да им, видишь ли, просто приятно выпить со мной! В Москве я не знал даже, как и отделаться от этих бездельников. А мне по кабакам ходить надоело, совестно и жалко так прожигать себя.
УСТИНОВА. Жалко? Вот и не пей!
ЕСЕНИН. Нет, пить я не брошу. Понимаешь, у меня остались одни лишь стихи. Иногда сам себе удивляюсь. Прет, черт знает как! Не могу остановиться. Как заведенная машина. Но не могу же я целый день писать стихи. Мне надо куда-то уйти от них, я должен забывать их, иначе я не могу писать. Я все им отдал, понимаешь, все. Вон церковь, село, даль, поля, лес... И все это отступилось от меня. Скучно, понимаешь, мне скучно, и я устал. Шампанское, вот веселит, бодрит. Всех тогда люблю и... себя! Жизнь штука дешевая, но необходимая. Я ведь " божья дудка!"
УСТИНОВА. Божья дудка? Что это значит?
ЕСЕНИН. Это когда человек тратит из своей сокровищницы и не пополняет. Пополнять ему нечем и неинтересно. И я такой же (Горько смеется.)
УСТИНОВА. Я пойду, мальчики. Должен вернуться с работы Георгий (Уходит.)
ЕСЕНИН. А знаешь, кацо, я ведь я сухоруким буду!
ЭРЛИХ. С чего ты взял?
ЕСЕНИН (вытягивает левую руку, стараясь пошевелить пальцами). Видал. Еле-еле ходит.
ЭРЛИХ. Где это ты?
ЕСЕНИН. Порезался, когда пробил рукой подвальное окно.
ЭРЛИХ. Как же ты так умудрился?
ЕСЕНИН. Пьян был. Ночью ехал на извозчике домой. Ветром с головы сорвало шляпу и понесло к тротуару. Я остановил возницу и побежал за шляпой. А там, на тротуаре, все обледенело. Я поскользнулся и со всей силой ударился о стекло. Хорошо, что порезал только вены на руке, ведь мог поранить лицо. Испугался тогда.
ЭРЛИХ. Надо тебе обязательно доктору показаться.
ЕСЕНИН. Я уж у доктора был.
ЭРЛИХ. Ну и что он сказал?
ЕСЕНИН. Говорит, лет 5-6 прослужит рука, может больше, но рано или поздно высохнет. Сухожилия, говорит, перерезаны, потому и гроб (Помотал головой и грустно охнул.) И пропала моя бела рученька... А, впрочем, шут с ней! Снявши голову... Как люди-то говорят?
ЭРЛИХ. По волосам не плачут, так, кажется.
ЕСЕНИН. Вот-вот, кацо! А все-таки ты счастливый! Какой же ты счастливый, кацо!
ЭРЛИХ. Чем же это?
ЕСЕНИН. Будто не знаешь?
ЭРЛИХ. Не знаю...
ЕСЕНИН. Ну, вот тем и счастлив, что ничего не знаешь. Ты моложе меня. У тебя все впереди. А мне по возрасту пора редактировать журнал. Вот снимем квартиру вместе с Жоржем. Тетя Лиза будет хозяйкой. Через Ионова организую журнал "Москвитянин", открою издательство. Ты знаешь, мы только праздники побездельничаем, а там - за работу. Буду работать как Некрасов. Я ведь занимаюсь просмотром новейшей литературы - нужно быть в курсе. Вот в России почти все поэты умирали, не увидев полного издания своих сочинений. А я увижу свое собрание. Не веришь?
ЭРЛИХ. Почему же? Верю.
ЕСЕНИН. Я не могу. Ты понимаешь?.. Не могу!
ЭРЛИХ. О чем это ты?
ЕСЕНИН. Ты друг мне или нет?
ЭРЛИХ. Друг. Что случилось, Сергей?
ЕСЕНИН. Ради Господа, тише! Перейдем отсюда скорей. Здесь опасно, понимаешь? Мы здесь слишком на виду, у окна... (Отводит Эрлиха от окна.)