Зарезали последнего оленя. Пировали. На миг пришло счастье сытости, а потом вернулся голод. Кору варили. Шкуры старые варили. Без соли варили. Прозвали год этот смертельным, нарекли соленым. Не было соли. Мечтали о ней как о здоровье, о счастье… И новорожденному дали прозвище Солвал. И правда, оказался соленым: мороз и голод вынес и судьбу крутую осилил. Судьба потом сложилась. А пока он лежал в берестяной люльке со связанными руками, плакал и рос.
Растет северный мальчик быстрее кедра. Глаза — два сияющих озера — плещутся, до краев наполнены живым удивлением.
Руки — два бобра-мастера — мастерят с ранней зорьки и лук тугой со стрелами, и весло с узорами, и гимгу для ловли рыб.
Ноги — два оленя — несут его подальше от родного дома. Там, на берегу зеленом, камешки кидает другой такой же мальчик. И вода стреляет, и слова звенят, и мир загадочный в звуках раскрывается.
— Что находится под подбородком? — спрашивает один другого.
— Крыльцо дома.
— Что над крыльцом дома есть?
— Дверь.
— Что над дверью?
— Дерево лежащее.
— Что над деревом?
— Два озера с живой, сияющей водой.
— А над озером что?
— Над озером высится белолобая гора.
— А что на белолобой горе?
— На горе дремучая тайга раскинулась.
— А под тайгой что?
— Под дремучей тайгой два чутких слушателя сидят. Вслушиваются они в мир и хотят все понять.
— Это лицо, рот, глаза, уши, — говорит один.
— А где жилище загадок? — спрашивает другой.
— В голове!
— А что важнее: голова или сердце?!
И одна за другой загадки выплывают. А мир еще таинственней становится.
Солвал поднимает с земли стрелу с жестяным наконечником, прячет скорей за спиной со словами:
— Дружок! Что за спиной держу я?
— Дружок! За спиной у тебя железный город.
— А выше железного города что?
— Выше железного города — деревянный.
— А выше деревянного что?
— Крылатый город.
— А выше крылатого города что находится?
— Там — просека, по которой из озера в озеро летят утки-гуси, не поднимаясь над лесом.
— А по обеим сторонам просеки что находится?
— Два ушка бурундука торчат.
Ох, эти ушки. Хорошие ушки. Подцепишь на гладкую тетиву лука — не скользит стрела. Натянешь тетиву, отпустишь тетиву — стрела запоет. Миг — и бурундук у ног лежит. А шкура бурундука ой какая красивая!
Берет мальчик лук и целится в густую зелень кедра, и с пушистой ветки падает настоящий бурундук. Он был резвым и красивым. Плясал на ветках, шубкой полосатой перед мальчишкой хвалился. И смеялся с высоты над его худенькой одежонкой, сшитой из шершавой налимьей кожи. Солвал наказал его. Он теперь не мальчик. Он — охотник меткий.
А на «Медвежьем празднике»[3] в охотника играл Солвал. В доме большом было много народа. Все сидели и смотрели. И голова медвежья, что на столе сидела, кажется, тоже за каждым шагом и словом его следила. Санквалтап звенел струнами — будто снег похрустывал; колотушка стучала — будто охотники стреляли из лука, копьями зверя кололи; бубен гремел — будто зверь ревел. И три брата, три охотника шли на медведя.
Вот они пришли к берлоге. Медведь черной стрелой вылетел из нее. Старших братьев как не было. Убежали. И медведь удрал.
Идет мальчик по лесу и думает: «Нож мой тупой. Надо бы его поточить!»
Достает точило. Точит лезвие ножа и напевает:
Кавк! Кивк!
Точись, мой нож!
Кок! Кок!
Точись мой нож!
Братья мои
За зверем бегут,
Звериный живот
Мне б распороть!
Печень медвежью
Мне бы съесть!
Кавк! Кивк!
Точись, мой нож!
Кок! Кок!
Точись! Точись!
Поточив, пошел дальше. Три смолистых, сосновых урмана отшагал. В одном месте срубил дерево. Из него длиной в две сажени копье для себя сделал. Выстругал копье и для среднего брата, в полторы сажени оказалось оно. А для старшего брата смастерил копье величиною лишь в одну сажень. Взял их и тронулся дальше.
В одном месте увидел березовую гриву. Белоствольные деревья стоят, будто красуются. Снял с березы бересту, чашечку берестяную сделал. Чумиком она называется и в песне так воспевается:
Чашечка моя,
Сивр! Сивр! Сивр!
Чашечка моя,
Щовр! Щовр! Щовр!
Кровью звериной
Тебя наполню!
Салом медвежьим
Тебя наполню!
Сивр! Сивр! Сивр!
Готовься быть полной!
Щовр! Щовр! Щовр!
Опять идет дальше, мерит ногами тайгу. В одном месте на середине высокого дерева лохмотья моха заметил.
Обрадовался:
— О! Неспроста висит мох на широком стволе дерева, — воскликнул он. — Гнездо звериное там! Есть куда лететь моему копью! И нож мой поработает! И печенью нежной полакомлюсь!
Прошел немного и видит: братья на пнях сидят.
— Ну, где же ваш зверь? — спрашивает он их.
— Ты же изломал звериный след, запутал.
— Звериного следа я не касался.
— А что же так долго делал?!
— Я выстругал три копья, чтобы зверя насквозь пронзить.
И раздает братьям копья. Самое длинное себе оставляет. Показывает им и берестяную чашечку с узорами.
— А это что такое? — удивляются те.
— Это чашечка, берестяной чумик. Не видите, что ли?! Вы убьете медведя. В эту берестяную чашечку я солью жир его, буду лакомиться…
— Что ты, что ты раньше времени?! Услышит он, снимет с хвастливой головы шкуру! Прикуси язык!..
Санквалтап звенел струнами — будто снег похрустывал; колотушка стучала — будто охотники стреляли из лука, зверя копьями кололи; бубен гремел — будто зверь ревел.
Зрители были довольны: хорошо маленький Солвал разыграл хвастливого охотника. Кем же он сам будет?!
Трещит ли лучина в полутемной комнате в длинный зимний вечер, белая ли ночь плывет над тихой таежной деревней — в любое время мальчишек волнуют загадки жизни:
— Синичка, синичка! На что похож твой острый носик?
— Мой носик — острая пешня, которой долбят лед.
— Синичка, а крылья — что?
— Крылья — две метлы, чтоб избу подметать.
— Синичка, а кишки для чего?
— Кишки мои — тынзян[4], которым поймаешь оленей.
— А лапки — что?
— Лапки — ножки избушки лесной, где хранятся припасы охотника. Далеко пойдешь — заблудишься, избушку эту встретишь: там спички найдешь, сухари найдешь, кусок сушеного мяса найдешь, жизнь продолжишь.
Вот для чего я, синичка, живу! Вот для чего с утра до ночи летаю, пою!
«А что такое жизнь! Для чего люди живут?» — задумывается маленький Солвал.
Ему семь лет. Но он уже давно ездит с отцом на рыбалку. На носу калданки сидит он. А руки его — два бобра — покоя не знают. Они летают, весело летают. А вода стреляет, и лодка плывет. Доволен даже отец…
Однажды, когда было тихо-тихо и плес улыбался серебряной улыбкой, они поймали большого осетра. Спина у него скалами зубчатыми громоздится, нос — стрелой, а голова жилищем таинственным кажется. Какие мысли там живут? Почему глаза осетра так задумчиво смотрят? О рыбьем царстве или о земной жизни думает осетр?