Старца бросило в дрожь, он весь затрясся, словно в лихорадке, не переставая при этом испепелять бедного Антонио яростными взглядами. А тот подошел к старику, поклонился с непринужденной учтивостью, заверил, что для него великое счастье так неожиданно встретиться с синьором Паскуале Капуцци, чьи глубокие познания как в музыке, так и в живописи восхищают не только Рим, но и всю Италию, и добавил, что он покорно просит почтить его своим расположением.
То, что Антонио вел себя, будто видел его в первый раз, и обратился к нему со столь сладостными словами, сразу вернуло старика в спокойное состояние. Он заставил себя улыбнуться, погладил, так как Сальватор отпустил его руки, усы, жеманно приподняв их острые концы, пробормотал что-то невнятное и затем попросил Сальватора вручить ему десять дукатов за клавикорды.
— Этими мелкими презренными делами мы займемся мотом, досточтимый синьор! — ответил Сальватор. — А сейчас позвольте предложить вам взглянуть на эскиз новой картины, который я набросал, а заодно и пригубить благородного сиракузского.
И Сальватор поставил свой эскиз на мольберт, пододвинул гостю стул и, когда тот уселся, подал ему большой красивый бокал, в котором искрилось благородное сиракузское вино.
Старец весьма охотно баловался добрым вином, если не надо было выкладывать за него деньги, а так как к тому же он тешил себя надеждой вскоре получить десять дукатов за отжившие свой век, трухлявые клавикорды и сидел сейчас перед великолепным, смело набросанным эскизом, удивительную красоту которого синьор Капуцци не мог не оценить, то он постепенно настроился на мирный лад. Это выражалось, в частности, в том, что он благостно улыбался, прикрывал глазки, усердно теребил бородку и усы и то и дело шептал: «Великолепно! Чудесно!», причем нельзя было понять, имеет ли он в виду работу Сальватора или его вино.
Когда же старик окончательно успокоился и повеселел, Сальватор вдруг сказал:
— Говорят, досточтимый синьор, что у вас есть очаровательнейшая, прелестнейшая племянница, по имени Марианна. Это верно? Все наши юнцы, охваченные любовным пылом, так и норовят прошмыгнуть, как безумные, по улице Рипетта; они готовы себе шею вывихнуть, глядя на балкон вашего дома и стараясь изо всех сил увидеть красавицу Марианну, а то и поймать хотя бы один-единственный взгляд ее небесных очей.
Внезапно с лица старика слетела любезная улыбка. Куда девалась веселость, рожденная парами доброго вина? Бросая мрачные взгляды на собеседников, он сказал резким тоном:
— Вот до чего дошла развращенность наших юных греховодников! На детей уже бросают они свои сатанинские взоры, эти мерзопакостные совратители! Ведь она чистое дитя, моя племянница Марианна, досточтимый синьор, чистое дитя, говорю я вам, только что с кормилицей простилась.
Сальватор заговорил о другом, и старик перевел дух. Но когда лицо его вновь просияло, словно озарившись солнечным светом, и он поднес к губам полный бокал, Сальватор принялся за прежнее:
— Скажите-ка, досточтимый синьор, а это правда, что у вашей шестнадцатилетней племянницы, прелестной Марианны, такие же чудесные каштановые волосы и такие же глаза, полные блаженного небесного света, как у Магдалины, написанной Антонио? Все кругом об этом говорят!
— Не знаю, — ответил старик еще более резким тоном, чем раньше, — не знаю, но давайте не будем говорить о моей племяннице, ведь мы можем побеседовать о более значительных предметах, например о благородном искусстве, к чему меня призывает ваше прекрасное произведение!
Но каждый раз, когда старик подносил к губам бокал, готовясь сделать добрый глоток, Сальватор вновь заводил речь о прелестнице Марианне и в конце концов довел гостя до того, что тот в ярости вскочил со стула и, чуть не разбив бокал, со стуком поставил его на стол, вопя что есть мочи:
— Клянусь Плутоном, владыкой страшного подземного мира, и всеми фуриями, в ядовитый напиток превращаете вы мне вино! Но я чувствую: вы дурачите меня, вы, а с вами и этот отпетый господин Антонио! Так знайте: это вам не удастся! Выкладывайте тотчас же ваш долг, десять дукатов, и я оставлю вас и вашего дружка, цирюльника Антонио, на попечении всех чертей!
Сальватор вскрикнул, сделав вид, что он охвачен страшным гневом:
— Что? Вы позволяете себе так разговаривать со мной в моем доме? Вы требуете у меня десять дукатов за вон тот прогнивший ящик, из которого жучок уже давно высосал весь мозг, все звуки! Ни десяти, ни пяти, ни трех дукатов, даже ни одного-единственного вы не получите за клавикорды, которые и одного кватрино не стоят! Вон отсюда, трухлявое корыто!