— Ну не красавица ли? — спросил Леонардо.
— По-моему, твоя красавица просто страшилище!
— Но она точно взлетит, — заверил сын, не обращая внимания на мою тревогу. — В этом я не сомневаюсь. Все пропорции выверены, а правое крыло…
— Леонардо, — перебил его Зороастр, — не проводишь ли ты Катона в его покои? Он, наверное, измучен с дороги…
— Благодарю, дружище, — спохватился сын и повинился:
— Я сам знаю, что иногда чересчур увлекаюсь, так что приходится меня одергивать.
Мы взошли по парадной лестнице и миновали бывшие герцогские апартаменты, где в прошлый раз я ночевала вдвоем с Лоренцо.
— Я привезла все твои дневники и альбомы, которые ты отдавал мне на хранение, — сказала я.
— Почему именно сейчас? — удивился Леонардо.
— Я считаю, что теперь ты в безопасности. У тебя есть дом. Кроме того, они твоя собственность.
— А вот это, — сын открыл передо мной дверь спальни, — твоя собственность!
Я словно попала в гарем к восточному султану. Вся комната была затянута полотнищами алого шелка, которые, переплетаясь, образовывали под полотком складчатый шатер. На ярком узорчатом турецком ковре были в изобилии разложены парчовые, с драгоценным отливом подушечки. На одной стене висели два скрещенных ятагана, а на другой — диковинный струнный инструмент с черепаховой инкрустацией. Решетчатое окно отбрасывало блики на низкое, крытое атласом ложе, рядом с которым приютился кальян. Его длинный, безвольно повисший мундштук, казалось, приглашал насладиться праздностью.
— Как здесь мило, — вымолвила я.
— Я сам ее украсил, правда, некоторые вещицы позаимствовал у дедушки.
— У кого еще на свете есть такой нежный сын? — Я от всего сердца обняла Леонардо.
— Посмотри-ка! — Он за руку подвел меня к нарядному расписному китайскому гардеробу. — Я тебе кое-что прикупил.
Тут он распахнул дверцы, и я долго не могла оправиться от изумления. Шкаф был забит женской одеждой: платьями повседневными и праздничными, юбками, корсажами и пристяжными рукавами. Дно гардероба занимали целые ряды шелковых туфель.
— Мамочка, — принялся мягко убеждать Леонардо, — тебе нет больше необходимости прятаться. Раньше ты переодевалась, чтобы оберегать меня. Теперь я стал самостоятельным и сам должен защищать тебя. — Он расцеловал меня в обе щеки, неожиданно увлажнившиеся от слез, и ушел, прикрыв за собой дверь.
Меня захватила совершенно врасплох волна нахлынувших внезапно разнородных чувств: облегчения, благодарности, любви, печали… Все эти двадцать пять лет притворная мужественность была для меня военным доспехом, защитным покровом, и, хотя мои родные и близкие прекрасно знали, кто скрывается под одеждами горожанина-грамотея, один Лоренцо, и то украдкой, мог любоваться моими женским формами.
Неужели Леонардо прав и мне больше нет нужды отвергать свой пол? Неужели можно наконец сбросить притворную личину и явиться миру женщиной?
Мне вдруг стало жарко, нестерпимо душно в чулках и камзоле. Сбросив кожаные дорожные башмаки, я для начала отстегнула рукава и отвязала штрипки чулок, продетые в отверстия по низу колета. Стянув с ног чулки, я распустила шнурки, стягивавшие камзол, и, освободившись от него, почувствовала, как влетающий в окно ветерок теребит тонкую ткань моей сорочки. Выпростав из-под шляпы с закругленными полями длинные седеющие волосы, я свободно разметала их по плечам.
Через голову я стащила рубашку и оставила ее лежать на полу, а сама начала разматывать полотняную полосу, державшую в плену мою грудь. Тысячи и тысячи раз я проделывала то же самое — разворачивала витки обмотки, пока она не ослабевала и не спадала.
Я стояла нагишом, обдуваемая прохладным ветерком из окна. Мои соски отвердели, и я вдруг улыбнулась от удовольствия. Заглянув в китайский гардероб, я вынула оттуда платье моего любимого оттенка.
До чего же странно я себя ощущала, пока шла по коридорам герцогского дворца в обеденный зал! На мне было темно-оливковое платье с глубоким вырезом. Его корсаж, украшенный золотым шитьем, облегал грудь мягкими складками. К нему я пристегнула невесомые рукава рыжевато-коричневого, словно шкура оленихи, оттенка, а на плечо набросила светлую накидку в тон платью.