– А ты сам-то святой? – с ненавистью спросил сын, глядя на отца ледяными тёмными, почти чёрными глазами.
– Ты... ты... – Петренко-старший сжимал и разжимал кулаки.
– Я могу тебе верить? – продолжил Максим, не отрывая этого мучительного взгляда от его глаз.
– Ты... я... да как ты вообще посмел во мне усомниться?!
– Просто... я не верю тебе, – спокойно отчеканил мальчик острые слова, от которых защемило сердце, – Кричал, что никогда не посмеешь не то что ударить, даже обидеть словом своего дорогого ребёнка. А теперь? И так ли мама была виновата? Может, кто-то из наших предков был нерусским?
– У нас в роду были только русские! И православные! – прохрипел отец.
– Тогда что за странные знаки на ножнах старого кинжала, который лежит в верхнем ящике твоего комода?
– Просто царапины... Ты лазил в моих вещах?!
– С тех пор, как себя помню, меня манил верхний ящик твоего комода, – равнодушно продолжил сын, – Много лет я сдерживался, считая недопустимым смотреть туда. Три года назад, в тот же день, когда ты развёлся с матерью, меня потянуло к верхнему ящику твоего комода. Страшно потянуло... Ты задержался в церкви в тот день... Я вошёл в твою комнату... Остановился у комода... Не сразу открыл его. Увидел ровно сложенные носки и бельё... Точно так же ровно, как и вещи в моей комнате... Но что-то было не то... что-то было не так... Я протянул руку – и нащупал что-то в левом углу ящика... достал то полотенце, в которое было что-то завёрнуто... Не помню, как открыл его... И рисунок на ножнах кинжала приковал мой взгляд... Кажется, я его уже где-то видел... Я вытащил кинжал... Мне было нестерпимо больно смотреть на его острое лезвие... Я коснулся его пальцем... Капля крови скользнула по лезвию... Мне стало тошно, когда смотрел на кровь... Едва заставил себя обтереть кинжал... убрал на место... Закрыл комод... Вышел на улицу... Не помню, куда я шёл... Казалось, что моя жизнь – как чистый лист бумаги. Нет ничего в прошлом. В будущем ничего нет. Я шёл... Я вроде бы был живой... Но почему-то я ничего не чувствовал...
На несколько минут Максим замолчал. Отец напряжённо смотрел на него.
– Почему-то я стоял на мостовой... Рука сжимала гранитное ограждение... В лицо бил свежий сильный ветер... Я вдохнул воздух... Я слышал, как внизу вода бьётся о каменное побережье... Мне казалось, что сейчас мир взорвётся... Осколки камня брызнут во все стороны... Стена подо мной сломается... Закричат люди вокруг меня... Мир покачнётся... и я с криком рухну в холодную воду... Страшный корабль выстрелит – и что-то тёмное пролетит надо мной... и когда я уйду под воду, то обломки стены будут тонуть вместе со мной... что-то тяжёлое на моём поясе... Удар камнем... и саднящая боль в ноге...
Рука Максима вытянулась перед ним, словно он хотел за что-то уцепиться... Когда отец рванулся к нему, то мальчик уже отшатнулся, натолкнувшись на стену. И сполз по ней. Его дыхание было горячим. И лоб горел.
«Видимо, этот проклятый Виталик чем-то замучил моего Максимку!» – мрачно подумал мужчина, – «И правильно мой сын сделал, ударив его! Так ему и надо, этому малолетнему преступнику!»
«Я бы и сам ему врезал!» негодовал он, опуская сына на свою кровать – от гостиной до его комнаты было ближе. И, позабыв снять с ног сына уличную обувь, позабыв, что сам в домашних тапках, нащупал в кармане своей куртки кошелёк, выхватил его – и побежал в аптеку. Уже только выйдя из аптеки, подумал, что, кажется, сначала надо было позвать врача. Сердце Сергея Петровича бешено колотилось... Казалось, что всё потеряно, что он потеряет навсегда... Кого? Сына? Так от простуды же не умирают? Или... это что-то другое? Но нельзя так... нельзя опять его потерять! Опять? Что за бред?! Он, кажется, переволновался... Так, вернуться в аптеку за валерьянкой... Такой паникёр-родитель врачу только навредит... испортит условия... А этот проклятый кинжал... почему он тогда забрал у бабки эту чёртову «драгоценность»?! Так, нельзя ж православному человеку этого рогатого поминать... не к добру это... Почему не выкинул кинжал? Он манил его... Нет, никаких злых мыслей по отношению к кинжалу и жене не возникало... Просто хотелось сжать кинжал... как последнее напоминание, о чём-то дорогом, но навеки потерянном...