— Да, да.
— Доктор, скажите мне честно: он очень волновался?
— Очень. Он был страшно встревожен, страшно!
— Ну и совершенно напрасно. Теперь уже всё будет хорошо, правда?
— Да. Теперь у тебя впереди долгая жизнь. Но пока надо ещё полежать, поспать, отдохнуть.
— А можно мне что-нибудь почитать? Какие-нибудь газеты, книги…
— Конечно, конечно…
— А папа когда сможет меня навестить?
— Пока никто тебя не может навещать — полная изоляция.
Гитарная струна сорвалась так неудачно, что поранила ему пальцы рук. Несмотря на это, он снова играл сегодня, как и вчера, и позавчера, как всегда с того момента, когда с товарищами ушёл в горы.
Как только отряды Муанты теряли след, можно было разжечь костёр и послушать, как Рауль поёт. А Рауль Сермено пел так, что ко всем возвращалась вера и надежда. Бородатый, всегда улыбающийся он был легендой своего народа. Троекратно приговорённый к заключению судом диктатора он бежал и собирал вокруг себя единомышленников. Троекратно во время процессов он отвечал судьям собственными песнями.
Процессы велись при закрытых дверях. Судьи были из самых трусливых, а стражники — из самых жестоких, и тем не менее уже на следующий день все вокруг повторяли эти песни. Рауль не сочинял сложных мелодий, слова казались простыми, и всё-таки лишь он мог исполнить свои песни по-настоящему вдохновенно. Может, оттого, что он так страстно, необычайно страстно был уверен в необходимости и справедливости борьбы.
Муанта ненавидел Рауля так сильно, что оказался не в состоянии приговорить его к смерти. Пока он позволял Раулю жить, то мог внушать себе, что всего лишь презирает его. Презирает настолько, что даже проявляет к нему жалость, как к чему-то мелкому и незначительному. Если бы Муанта его убил, он бы уже никогда от Рауля не освободился. Диктатор знал об этом, и ему оставалось только делать всё возможное, чтобы сломить и унизить врага.
Какие у тиранов сны?
В минуты наилучшего самочувствия Муанте снился Рауль не побеждённый, не убитый или брошенный в тюрьму, а Рауль, добровольно пишущий панегирики в честь властелина, с угодливой улыбкой чистящий диктатору ботинки, снился, прежде всего, Рауль испуганный и обесчещенный. Муанта свято верил, что в сущности каждый человек низок — на этом убеждении строилось всё его господство, вся его философия. Поэтому он не понимал Рауля и тешил себя иллюзией, что играет с ним, как кошка с мышкой. Хотя чем дальше, тем сильнее становились отряды партизан и более грозным освободительное движение. Каждая баллада, каждая легенда была пронизана жаждой свободы, а когда люди хоть раз познают прелесть свободы, трудно их удержать в слепом повиновении — это возможно слишком дорогой ценой, слишком жестокими мерами.
Партизаны, укутавшись шерстяными одеялами, внимали голосу Рауля и звукам его гитары. Партизаны собирались с силами: завтра они начинали марш на столицу. Никогда ещё их отряды не были так многочисленны и так подготовлены, никогда общество не ожидало их с таким нетерпением. Но армия Муанты превосходила партизан своей численностью в двадцать раз, у неё были танки, самолёты, вертолёты.
Рауль знал обо всём, и, может быть, именно поэтому он запел сейчас вполголоса что-то совсем не похожее на прежние песни. Зазвучала старая, звенящая радостью мелодия:
— В мокрой шляпе ты прими меня! — обрадованно рявкнули вдруг несколько сотен глоток, и это было настолько задорно и весело, что Кровавый Муанта изумился бы, услышав, что можно так радоваться, даже не будучи диктатором.
Муанта Портале и Грасиа занемог совершенно неожиданно, вернувшись из подводной экспедиции. Он потерял сознание, идя по красной дорожке, расстеленной на мраморных лестницах, и если бы не бережная рука Гонсалеса, свалился бы с высоты двух этажей.
Гонсалес уложил его в старинную кровать чёрного дерева и созвал консилиум, который единодушно признал, что если даже к диктатору и вернётся сознание, то лишь для того, чтобы покинуть его окончательно и бесповоротно.