— Элька, защищай ворота!
— Сюда, сюда!
— Угол! Назначаю угловой удар!
— Судью на мыло!
— Если будешь меня обзывать, то я не играю!
Эта последняя фраза принадлежала бабушке, поскольку дедушка с явным удовлетворением ругал судью, то есть бабушку, и даже обвинял её в пристрастном судействе.
Марек, дедушка, Петрусь и поэт Фунг играли против четверых циркачей из группы «Сальто», в одних воротах стояла Эля, а в других — Август Тоникер.
По правде говоря, команда циркачей отличалась большей слаженностью и силой, но дедушкин коллектив своей амбицией компенсировал нехватку у себя этих качеств. Марек, который первый раз бегал с «отремонтированным» сердцем, заметил, что ему это даётся легче, чем раньше. Поэт Фунг забыл о своих изощрённых тирадах и лишь коротко, отрывисто покрикивал то на Петруся, то на Марека. Эля, замурзанная и растрёпанная, проявляла чудеса изворотливости, и её «замечательным действиям», как назвал это Марек, следовало приписать половину успеха, каким, без сомнения, был счёт 2: 2.
Бабушка свистела и демонстрировала большой профессионализм: она показала дедушке жёлтую карточку, решительно назначила свободные удары и вбрасывание из аута. Когда она объявила конец матча, ей с трудом удалось уговорить обе команды тщательно вымыться ещё до обеда. Все хотели сначала есть, и заправилой бунта был, понятно, дедушка Артур. Конечно, судья настоял на своём, грозясь объявить счёт недействительным и полностью дисквалифицировать грязных игроков.
Такой день, напоённый запахами леса и земли, заполненный людьми, с которыми связывают тоненькие ниточки взаимопонимания, насыщенный событиями, сменяющимися в ускоренном темпе, — такой именно день и заставил Марека до конца поверить в подлинность своего приключения. Ведь во сне может случиться почти всё — но только не такой вот день, полностью нереальный, но всё-таки настоящий.
А сейчас он кормил вместе с Элей и Петрусем слонов. Массивная Афродита принимала нежным концом хобота кисти бананов и вкладывала их в пасть. Бе супруг Кинг грелся на солнце, а маленький слонёнок (ещё без имени) возился на берегу ручейка.
Вдруг животные начали проявлять беспокойство. Афродита бросила гроздь и ужасающе заревела. Кинг в страхе вскочил, а слонёнок жалостно запищал.
— Они чувствуют в воздухе что-то недоброе… — сказала Эля.
Часть шестая,
или
Наука
— Так. Хорошо. Теперь вверх!
Они выплыли. Уровень воды значительно повысился, так что она доходила прямо до скальной платформы. Но, кроме одной опрокинувшейся пусковой установки, все остальные зловеще блестели, неизменно грозные в своей боевой готовности.
— Великолепно, — пробормотал Муанта. — Великолепно!
— Ваше превосходительство, — сказал робот, — у меня ничего не запрограммировано насчёт этого оборудования. Я не знаю, что это такое, но, судя по реакции вашего превосходительства, тут что-то очень опасное. Предупреждаю, что здоровье…
— Вот-вот! — поспешно уверил его Муанта. — Здоровье — важная вещь! Где-то здесь есть маска.
Он отыскал огромный, прозрачный колпак и надел его на голову.
— Ну что? — загудел он из глубины. — Идёт мне?
Робот проявлял признаки беспокойства.
— Мне жаль, ваше превосходительство, но я должен буду уведомить руководящий центр.
— Да пожалуйста, пожалуйста! Уведомляй! Я обожаю руководящие центры!
Одним прыжком Муанта достиг рычага и рванул его вниз. Пещера наполнилась странным шипением и гулом. Пусковые установки работали, как огромные воздуходувки. Их разверстые пасти изрыгали, казалось бы, только сжатый воздух.
Робот посылал в руководящий центр сигналы тревоги, а Муанта сидел верхом на замшелом валуне и гоготал под своим стеклянным колпаком, напоминая квакающую гигантскую, старую и сморщенную жабу. Ему казалось, что это самый прекрасный день в его жизни.
В этом месте обрывается история мира.
История складывается обычно из маленьких и больших историй, связанных с человеческими судьбами, а так как спустя полчаса после безумного жеста Муанты всё население земного шара утратило собственную волю, то вслед за этим оно лишилось и своих историй. Каждый замер в полусне там, где стоял или сидел. Руки, опущенные над компьютерами, ноги, поднятые для удара по мячу, головы, усердно склонённые над работой, пальцы, играющие на фортепиано — всё вдруг застывало и постепенно безвольно опадало, как в неожиданно замедленном фильме. Болезнь, которая с первого момента её распознания получила название atrofia asynomorus liberiensis, в течение двадцати минут овладела человечеством. Все, буквально все граждане мира, находившиеся в то время на Земле, подверглись ужасающему заражению.