Ошибочно было бы предположить, что это событие вызвало сразу огромные бедствия. Роботы автоматически доставили самолёты и поезда на их стоянки. Никто, к счастью, не гулял прямо по трассе, не открывал клетки со львами, никто также не стал жертвой несчастного случая, окаменев над пробиркой с ядовитым веществом.
Но картины, которые были автоматически зарегистрированы головизионными камерами, дают полное представление о размерах катастрофы. Вот на концерте в филармонии замирают все музыканты и весь переполненный слушателями зал. Они сидят такие беспомощные и смотрят друг на друга пустым, невыразительным взглядом. Сидят… Инструменты упали на пол, и тишину нарушает только скрип дирижёрского пюпитра, гнущегося под тяжестью самого маэстро, который почивает на нём в неестественной позе. Спортсмены, бежавшие в это время по стадиону, вдруг сбавляют скорость и ложатся на дорожки. Борцы резко останавливаются в разгаре ожесточённой схватки. Песенка замирает на устах певицы, а головизионный ведущий Рыпс первый раз в жизни замолкает на полуслове.
И так прошёл первый час после того, как оборвалась биография человечества.
Муанта как раз входил в головизионный центр в обществе Гонсалеса.
— Ваше превосходительство, — повторял компьютер, в отчаянии мигая огнями, — что-то случилось… что-то очень плохое: центр не отвечает… Это, ваше превосходительство, авария, огромная, опасная авария.
— Ты знаешь, как его выключить? — спросил Муанта сидящего у стены человека в голубом комбинезоне, указывая на робота.
Тот кивнул головой.
— Так выключи его! — приказал Муанта.
Человек встал, подошёл к роботу и бесцветным голосом сказал:
— Выключься!
— Я не могу, — ответил Гонсалес. — Я из надзора.
Человек не прореагировал на ответ. Он стоял напротив Гонсалеса, но, по сравнению с этой машиной, в неистовстве посылающей сигналы тревоги, выглядел манекеном.
— Соедини меня с надзором, — рявкнул Муанта.
Человек подал ему видеофон. На экране появился сидящий в кресле шеф компьютерного надзора.
— Выключи робота под номером 08253, — приказал Муанта.
Тот нажал на какую-то кнопку, и Гонсалес умолк.
— Теперь за дело!
Муанта велел безвольным работникам головизионной студии приготовить всё необходимое для вещания на целый мир. Сонные, лишённые собственных мыслей фигуры выполнили его приказание. Они действовали даже достаточно чётко, и если бы не эти пустые взгляды…
Диктатор появился перед глазами случайных зрителей всего мира и распорядился:
— Все соберитесь перед головизорами, все! И те, кто сейчас на меня смотрит, пусть пойдут и приведут остальных, которые не смотрят.
Муанта долго, очень долго выжидал, прежде чем продолжить. Он вычислил всё с большой точностью, — впрочем, у него было время, он никуда не спешил.
А потом диктатор огласил свой манифест.
— Люди! С сегодняшнего дня вы станете действительно счастливыми. Благодаря моей прекрасной идее вы начнёте жить как следует. Вам не придётся ни о чём беспокоиться. Я буду решать за вас. Ежедневно, в это же время вы должны собираться перед головизорами, и я буду говорить вам, как надо жить. А теперь слушайте внимательно мои указания!
Итак, каждый должен выполнять свою обычную работу (за исключением шефа компьютерного надзора — ему я скажу потом, что он обязан делать), но выполнять хорошо и чётко. Закончив работу — ложиться в постель и спать. Потом проснуться — и снова за работу. Что-нибудь съесть. Потом прийти домой, включить головизор и ждать!
О Земля, Земля! Ты уже столько видела и ещё немало увидишь!
Начались страшные дни. Кошмарные дни. Ужасные. Хотя трудно определить, в чём, прежде всего, выражалась их чудовищность.
В том ли, что люди молчали, пока им не приказывали говорить?
В том ли, что они работали без радости и огорчений?
Или, может, в том, что никто, кроме театральных критиков, не ходил в театр, но актёры, несмотря на это, постоянно играли одни и те же спектакли?
Или же в том, что, хотя журналисты писали статьи, а типографские работники печатали газеты, люди начали их покупать только после приказания Муанты, спохватившегося, что не всё идёт гладко?