Прошло едва несколько дней с момента, когда Марек оказался в условиях, полностью отличающихся от прежних, и вот теперь с ним опять приключилось нечто, уже похожее на кошмарный сон.
Поначалу он пытался объясниться с дедушкой или бабушкой, а потом вообще с кем-нибудь. Он толкал, тянул за уши, щипал и обливал холодной водой. Он звал:
— Эй, пан Фунг!
Он кричал:
— Паф-паф! Петрусь!
Он орал:
— Алло! Пани Глория!
Но плачевные результаты атрофинового поражения продолжали сказываться, несмотря на столь усиленные, хотя и, к сожалению, примитивные попытки излечения.
Наконец, Марек сообразил, что единственным помощником в создавшейся ситуации может быть робот Франтишек.
— Франтишек, — спросил он, — что случилось? Почему они ни на что не реагируют?
быстро ответила машина.
— А мы можем кого-нибудь спросить?
Франтишек подключился к специальной информационной розетке, которую они сообща отыскали в одном из помещений для роботов.
объяснил Франтишек.
На включение головизора потребовались секунды, и они услышали Муанту, читающего по бумажке.
— Итак, в целях создания более благоприятной атмосферы в каждый понедельник люди по фамилиям, которые начинаются на буквы А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, должны ходить улыбающиеся. Остальные сохраняют нормальное выражение лиц.
Муанта запнулся, затем продолжал:
— Для создания естественного разнообразия люди по фамилиям, которые начинаются на буквы 3, И, К, Л, будут ходить в темпе раз-два, раз-два, в то время как люди по фамилиям, которые начинаются на буквы М, Н, О, П, — в темпе раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Остальные — ходят, как всегда.
Ещё долго Марек сидел перед головизором, прежде чем принял окончательное решение. А было оно таким, каким и должно быть. Обезопасив своих друзей с помощью разумных указаний (прежде всего, не включать головизор и регулярно питаться), он сел вместе с Франтишеком в авиакоптер и отправился по свету. Марек надеялся найти кого-нибудь, кто, подобно ему, был невосприимчив к атрофину.
Уже три дня Муанта не отдавал никаких приказов. Он прошёл через стадию надежд, через стадию отчаяния, а теперь осталась только глухая боль и сознание полного поражения. Он, железный тиран, жестокий сатрап, смотрел на улицы, заполненные людьми-автоматами, и ему становилось тошно. Муанта ненавидел самого себя. Он чувствовал сейчас отвращение к себе и своей затее. Самыми изощрёнными ругательствами он осыпал ректора Диаса — изобретателя атрофина, проклинал своих советников и адъютантов. Однако диктатор не был настолько глупым, чтобы забыть, что именно он распорядился насчёт исследований и финансировал их, что это он потребовал для себя такое оружие.
«Сны о славе, — думал он. — Сны об улучшении мира… Легенда о сверхчеловеке… А такой вот Рауль, вроде бы мечтатель, оказался в сто раз практичнее меня. Если когда-нибудь человечество очнётся от этого кошмара, на который я его обрёк, то только для того, чтобы покрыть моё имя глубочайшим позором».
Стыд! Стыд! Стыд!
Муанта облокотился на стол. Сердце его бешено стучало.
— Унылый кретин! — сказал он себе. — Настырный, жалкий кретин! Старый тупица!
Ему вроде бы немного полегчало.
— Ты бы пошевелил мозгами, идиот! — рявкнул диктатор. — Может, что-нибудь и придумал бы, Может, ещё что-то удастся исправить, изменить?! Ну!
Он остановился перед роботом, которого отключил в первый день своего всемогущества, и снова приказал подвести к нему питание. Гонсалес опять загорелся.
— Слушай внимательно, — начал Муанта. — С помощью тех пусковых установок, которые ты видел, я добился атрофии воли у всего человечества. Узнай, обратимый ли это процесс, — в его голосе послышалась мольба.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
— Не говори мне «ваше превосходительство»! Называй меня глупцом!
— Слушаюсь, глупец!
Робот связался с главным информационным центром.
— Нет никаких данных, — сказал он. — Нельзя ли получить более подробную информацию?
Муанта начал лихорадочно рассказывать. Он сообщил компьютеру о соавторах изобретения, припомнил объяснения ректора Диаса по поводу технических особенностей продукции, последними словами окрестил собственные намерения.