«Если это кто-нибудь из самоуверенных богачей, — думал ассистент Пацула, — то ему будет совсем нелегко. Всё изменилось. Никто ему не позволит иметь столько денег, помыкать людьми, вмешиваться в политику. Бедняга увидит, что такое холодный приём. Однако, с другой стороны, он станет очень популярным: сможет работать консультантом при подготовке сериалов типа «Любовь приходит на рассвете». Тьфу, такое не пожелаешь и самому злому врагу!»
«Может, это женщина, — думала доцент Ирена. — Вроде моей бабки Агаты — немного взбалмошная оригиналка, полная радужных идей, поборница женского равноправия».
«Учёный, настоящий учёный, — мечтал криобиолог Зборовский. — Коллега во цвете лет, которого жестокая болезнь вынудила к риску. Как он будет счастлив, когда убедится в триумфе своей науки, когда поймёт, что получил ещё пятьдесят или сто лет для дальнейших исследований! А уж когда мы покажем ему всё то, чего нам удалось добиться за восемьдесят лет!… Было бы даже справедливо, чтобы кто-нибудь из создателей этой области знания мог в награду увидеть её нынешние достижения».
Сейчас же ничего не известно. Кроме того, что необходимо использовать этот мизерный шанс на пробуждение человека, который давным-давно был охлаждён. Ведь основная человеческая истина гласит: «Жизнь — самая большая ценность. Жизнь — это и цветы, и ванильное мороженое, и стихи, и приключения, и запах липы, и даже пусть скверный, но любимый головизионный сериал. Жизнь — это страх и радость, ложь и правда, тётка Флора и селенология».
И поэтому, хоть на Земле и слишком тесно, хоть логика и велит иначе, ассистент Пацула добивался разрешения на две новых жизни. И поэтому движущаяся стрелка аппарата пробуждала во всех трепет.
Вовсе не было никакого скандала. Отец вернулся в возбуждённом, приподнятом настроении только к ужину.
— Мы на верном пути к полному успеху, — заявил он. — Поэтому прошу не мешать: я должен поспать несколько часов и сразу же возвращаться в Институт.
— А что с детьми?
— Поговорим с родителями, Эвуня. Закажи разговор!
— Привет, старина! — гаркнул дедушка с экрана видеофона как раз, когда они закончили ужинать. — Что-то ты у меня неважно выглядишь. Слишком много волнуешься или что?
— Добрый день, мама! Добрый день, папа! — поздоровался Александр.
— А где Эва? — поинтересовалась бабушка. — Где дети?
— Эва в соседней комнате берёт с обоих клятву, что если я позволю им приехать к вам…
— Ура! — закричал дедушка и даже подпрыгнул. — Наконец-то ты решился. Тебя нужно уговаривать, как упрямого робота. Ты читал такой рассказ Лема об упрямой машине?
— К сожалению, не читал.
— И очень плохо. Нужно интересоваться не только своей узкой специализацией, но и классической литературой.
— Олечек, — тревожилась бабушка, — у тебя какие-то тени под глазами. Береги себя, детка…
— Какая там детка, — возмутился дедушка. — Мужику пятьдесят лет. Взрослый мужчина.
— Для меня он всегда будет деткой, Артур. Ведь это же наш ребёнок… — бабушка растрогалась и вытерла нос платочком.
— Дорогие, — Александр протянул к ним руки. — Не сердитесь на меня. Мой долг — день и ночь быть сейчас в Институте. Я на пороге очень важного события. Можно ли послать к вам детей?
— Что за разговор! — возмутился дедушка. — Он ещё спрашивает!
— Ура! — завопили дети, выскакивая из соседней комнаты. — Мы всё слышали! Спасибо! Спасибо! — скандировали они.
— Будет, не кричите так! Я вполне хорошо вас слышу, — успокоил их дедушка. — Как ты думаешь, — спросил он Александра, — от кого из нас они унаследовали импульсивность?
Часть вторая,
или
Жар и холод
Было туманное сентябрьское утро 1979 года. Листья начинали понемногу желтеть и опадать, а ревматизм диктатора Муанты Портале и Грасиа всё ощутимее досаждал не только самому владыке, но и окружающей его свите. Постоянно кто-нибудь из адъютантов попадал в немилость и отправлялся на двадцать лет каторжных работ в лагерь для заключённых, именуемый «Милая Родина», уповая только на пожилой возраст диктатора и давно ожидаемый переворот.
К сожалению, Кровавый Муанта, несмотря на свои восемьдесят семь лет, правил с остервенением и так судорожно цеплялся за власть, как способны только те, для которых не существует других радостей и удовольствий, кроме возможности повелевать. А воля тирана была в государстве наивысшим законом, который уже много лет не подлежал никаким изменениям, если не считать того, что во время ревматических приступов Муанты этот закон становился ещё более лютым и мстительным, чем всегда.