— Вы не едите.
— Ем, ем. Так вот, вчера, когда вы восхитились красотой яичного желтка в золотой чашке, я испытал транс, сравнимый с тем, что овладел мною в семь лет, — и понял, что люблю вас.
— Прекрасно. Остальное вы расскажете мне, когда доедите все, что у вас в тарелке.
— Вы разговариваете со мной как с малым дитятей! — воскликнул он.
— Терпеть не могу, когда вкусные вещи остывают из-за того, что люди любят поболтать.
— Говорите тогда вы, вы ведь уже закончили.
— Простите, но из меня плохая собеседница.
— Вы скрытная натура?
— Я стараюсь держаться подальше от тех, кто называют себя скрытными. Они только так говорят, а сами через пять минут посвящают вас в малейшие подробности своей личной жизни.
— Можно много говорить о себе, оставаясь при этом скрытным.
— А можно и не говорить.
— Вы надеетесь остаться для меня чужой?
— Я останусь для вас чужой.
— Тем лучше. Тогда я сам придумаю вас.
— Я так и знала.
— Вас зовут Сатурнина Пюиссан, вам двадцать пять лет, и вы бельгийка. Вы родились в Икселе 1 января 1987 года.
— Вы читали контракт. С вашего позволения я не стану изумляться.
— Вы учитесь в Школе Лувра.
— Нет. Я преподаю в Школе Лувра.
— Что бельгийка вашего возраста может преподавать в Школе Лувра?
— Придумывайте же меня.
— Вы специалистка по Кнопфу.[4] Вы читаете французам лекции об искусстве Кнопфа.
— Мысль неплоха. Я люблю этого художника.
— Вам не кажется, что он писал ваше лицо?
— Вы преувеличиваете.
— Нет. Вы красивы, как женщина с картин Кнопфа. Я так и представляю вас с телом гепарда. И очень бы хотел, чтобы вы меня растерзали.
— Я не ем что попало.
— Хотите выйти за меня замуж?
— Я думала, вы не из тех, кто женится.
— Для вас я сделаю исключение. Я люблю вас, как никогда никого не любил.
— Вы, должно быть, говорили это всем моим предшественницам.
— Я говорил это всякий раз, когда это было правдой. Но вы первая, кому я сделал предложение.
— Вы знали, что я откажу. Риск был невелик.
— Вы отказываетесь из-за моей репутации?
— Вы об исчезнувших женщинах? Нет, я отказываюсь, потому что не хочу выходить замуж. А что с ними случилось, с этими женщинами?
— Это долгая история, — тихо проговорил дон Элемирио с таинственным видом.
— Молчите. Я не должна была задавать вам этот вопрос. Мне все равно, что с ними произошло.
— Почему вы так говорите?
— Я видела, как вас обрадовала мысль рассказать мне о ваших похождениях. Мне этого достаточно.
— Я все-таки скажу вам…
— Нет. Я ничего не хочу знать. Если скажете хоть слово, я уйду в свою комнату.
— Что на вас нашло?
— Вы неудачно выбрали квартиросъемщицу. Кандидатки, ждавшие в очереди вместе со мной, пришли исключительно из любопытства — им хотелось знать, что сталось с этими женщинами. А я… я просто искала жилье.
— Значит, я правильно выбрал вас.
— В какую порочную игру вы играете? Селите у себя малообеспеченных женщин, обольщаете их, толкаете на недозволенное, а потом наказываете.
— Как вы смеете!
— Не держите меня за дуру. Вы сами показываете темную комнату, в которую нельзя заходить ни под каким видом, говорите, что она не заперта, что это вопрос доверия и что, мол, «если войдете туда, я об этом узнаю и вам не поздоровится». Не говори вы так настойчиво об этой запретной комнате, ни одной из ваших квартиросъемщиц и в голову бы не пришло туда войти. Представляю, с каким садистским удовольствием вы их потом наказывали.
— Это неправда.
— Какая грубая западня! Не знаю, кого я презираю сильней: несчастных, которые в нее попались, или негодяя, ее расставившего.
— Это тест.
— Да по какому праву вы подвергаете людей тестам? Кем вы себя возомнили?
— Я — дон Элемирио Нибаль-и-Милькар, испанский гранд.
— Да бросьте вы! Никого, кроме вас, не впечатляет ваше бахвальство!
— Ошибаетесь. Множество женщин готовы на все, лишь бы носить это имя. Экономический кризис еще повысил престиж аристократии.
— Вы говорите, что эти женщины были готовы на все, лишь бы носить ваше имя, а между тем они даже не были готовы соблюдать ваш глупый запрет.
— Увы, слабость души стала нормой.
— Вы-то чем лучше? Сначала грешите, потом суете дукаты вашему духовнику.
— Позвольте! Зная мою любовь к золоту, нетрудно оценить приносимую мной жертву.
— Все в этой истории дураки, кроме вашего духовника.
4