В дверь постучали, вошла мама, села на кровать, растерянно и горестно глядя на Аделаиду.
— Я даже не знаю, что сказать… Я не могу вот так просто тебя отдать кому попало! — почти крикнула она.
— Мам — Адель пересела к ней, обняла, уткнулась в плечо — Послушай, если бы ты отдавала Бьянку, тебе следовало бы волноваться, а я… Я еще та зараза. Видишь, меня даже крестьяне боятся. Если мне не понравится замужем, через год я вернусь к вам домой веселой и очень богатой вдовой, обещаю.
— Глупая моя девочка…
— Я уже взрослая, мам. Мне двадцать шесть, меня все считают старой девой. Так случается со всеми родителями — дети уезжают. Я буду писать тебе письма каждый день…
— Так ты поэтому? — отстранилась мать — Потому что тебе двадцать шесть? А теперь послушай, что я тебе скажу. Когда я рожала, я завидовала всем своим незамужним подругам. Ты вообще знаешь, что такое эта проклятая женская доля… До Бьянки двое родились недоношенными, один уже мертвый, один умер на следующее утро. Как я рыдала… А потом я уже не могла забеременеть, к счастью, наверное. Доктор сказал, следующие роды я не переживу… И хорошо, когда рядом человек, который любит, который все поймет, мне было ради кого… Я даже представить не могу, какой это ужас, если тебя еще дополнительно унижают, издеваются… Ты не представляешь, сколько я знаю историй, ужасных историй, сколько я видела…
— Мам, хватит, пожалуйста! Жизнь вообще полна опасностей и страхов, что ж, из-за этого отказываться жить?
— Моя сводная сестра вышла замуж в двадцать пять за человека, которого любила. Ей тоже все кричали: старая дева, хватай первого попавшегося, пока не поздно!
— Если б я цеплялась за первого попавшегося, я б уже давно была замужем за Клодом.
— Может, и хорошо бы было! Хороший мальчик, и мы эту семью сколько знаем, и жили бы недалеко… У него уже сын родился, образцовый муж, говорят! Мог бы у меня уже внук быть!
— Я не хочу замуж — сказала Аделаида резко — Я… если честно, я иногда всерьез задумывалась остричься под мальчика, одеться в мужской костюм и отправиться в путешествие… Стать странствующим художником…
— Что за бред! — воскликнула мать.
— Это для тебя — бред. Мы все-таки с тобой разные, мам. Папа меня всегда понимал лучше…
— С ним я завтра поругаюсь — деловито решила мать — Допонимался, ишь ты!
— Слушай, ну чем тебе мой жених не нравится?
Мать пожала плечами. Барон остался не только на обед, но и на ужин, был на удивление разговорчив и успел переменить мамино мнение о себе в несколько лучшую сторону, Бьянка заливисто хохотала над его шутками, краснела от комплиментов и потащила смотреть цветник, шпиц Бося, недружелюбный к чужакам, милостиво разрешил себя погладить, а уж отец весь день лучился благодушием. Одна влюбленная невеста оставалась холодна и держалась поодаль, предпочитая молча наблюдать. Как ни странно, даже будучи самым говорливым из присутствующих, барон умудрился выведать всю их семейную историю с момента переезда сюда, детские шалости Адель, папины политические воззрения и даже вкусовые пристрастия Боси — и почти ничего не рассказать о себе. Мимолетно упомянул, что был женат, ныне вдов и бездетен, о своем большом, но довольно неблагоустроенном и решительно нуждающемся в женской руке поместье на севере страны, особенно охотно говорил о младшем брате, капитане военного судна. Брата он, кажется, любил. Адель показалось, что о родственнике ему говорить намного приятнее, нежели о себе.
— Я не знаю. Я боюсь тебя так далеко отпускать. Может, я все придумала. Он вроде неплохой человек, очень здраво рассуждает… Я думала о нем хуже. И богат, и титулы, конечно, хоть и не в этом счастье… На сердце неспокойно, и все. Я весь день стараюсь себе успокоить, уговорить — и не могу. Просто он меня чем-то настораживает…
Минуло четыре дня. День свадьбы был назначен на завтра. Барон уехал в город, договариваться с католическим священником, должен был вернуться нынешним вечером. Со дня помолвки они виделись всего один раз, на следующее утро, мимолетно — он торопился. В доме кипели лихорадочные приготовления. Мама с Бьянкой то и дело рыдали. Никогда еще призрак настоящей и долгой разлуки не колотился в дверь их семьи. Отец ходил задумчивый, все ронял, что-то бормотал под нос и был сам на себя непохож. Адель все-таки стукнула его по голове самой тяжелой книгой, какая нашлась.
— Я не понимаю… — сказал тогда Теодор, глядя на дочь беспомощными синими глазами — Все ведь хорошо, да? У меня так болит голова, я с трудом соображаю… Ты рада? Скажи мне, я ведь сделал правильно, что дал согласие?