Беглецов заметили, когда они уже садились в карету. Адель, высунувшись из окна, помахала рукой и закрыла руками уши, чтобы не слышать отчаянных родительских воплей. Бывают такие моменты — чувствуешь, что совершаешь глупость, знаешь, что глупость, и, кажется, еще можешь остановиться — но продолжаешь, то ли не хватает ловкости притормозить, то ли назло всему миру…
— А свидетели? — спросил священник.
Жених кивнул на слугу.
— Собаку из храма уберите! — продолжал возмущаться поп.
— Как, прогнать с собственной свадьбы лучшего друга?! — запечалился барон.
— Да начинайте вы уже! — не выдержала Аделаида — давайте наконец проведем эту скучную церемонию, чтобы я могла приступить к главному!
— Это к чему же? — внезапно заинтересовался поп.
— К отмщению за мою сломанную жизнь!
Ей все казалось, что она попала в какой-то слишком долгий, странно реалистичный сон, но вот-вот потускнеют и размоются иконы, алтарь, витражи, исчезнет запах ладана и сквозь монотонную речь священника пробьется мамин голос "Просыпайся!" и Аделаида проснется с облегчением и некоторым разочарованием и весь день проходит под впечатлением…
— …берете ли вы в мужья этого мужчину…
— Адель!
— Что? А…
Она молчала очень долго, оценивающе рассматривая жениха.
— А вы вправду так богаты, как говорите?
— Вы не могли этот вопрос раньше прояснить?! — возопил священник.
— Вправду, вправду.
— А ко двору вы, когда собираетесь меня представить?
— Боюсь, тот двор, к придворным которого я принадлежу, вам не понравится.
— Это не вам судить!
— Вы даже не подозреваете, о чем просите… Не переживайте, они сами вас найдут.
— Кто — "они"?!
— Господа, вам не кажется, что для подобных разговоров вы выбрали несколько неуместное…
— Ну ладно, ладно, заинтриговали. Давайте сюда это кольцо…
"Интересно, я все-таки проснусь или нет?"
— Теперь вы можете поцеловать невесту…
— Это не вам решать, святой отец!
Улыбка, самая неприятная на свете. Адель не видела ее, чувствовала, донельзя мерзкую, плавающую в воздухе у самого ее уха. Улыбка снилась, не переставая, сливалась с явью, с шумом дождя и стуком колес. "Глупа-я" — шептал дождь голосом отца — "Глу-па-я."
— Куда мы едем? Когда мы приедем? — спрашивала Адель, ненадолго просыпаясь.
— К ночи будем дома.
— Отчего умерли ваши прежние жены? Почему вы опять молчите? Ну и я тогда тоже не буду с вами разговаривать, сударь. Вы отказали мне в доверии, и я тоже не буду вам доверять. Например, я никогда не доверю вам имя того, кто будет отцом вашего сына…
— Ого! Мадемуазель, вы наедине с мужчиной, о котором ходит весьма скверная молва, едете в его дом в забытую Богом глушь, где у вас не найдется ни единого защитника — и вам не страшно бросаться такими обещаниями?
— Это вы меня запугать пытаетесь?
— Да нет, пока просто любопытствую.
— Ну так расскажите же, расскажите, чего мне бояться? Почему вы улыбаетесь? Уже придумываете пытки?
— Я хотел бы верить, что мое чутье меня не обманывает… но не знаю, это чутье или надежда? Всего-лишь надежда?
— Я вас не понимаю.
— И не нужно.
— Вы можете хотя бы на один вопрос ответить, не увиливая?
— А вы сначала спросите.
— Вы колдун? Моего отца вы ведь заколдовали как-то? Ответьте честно!
— Разве вы верите в колдовство? Если я отвечу "да", это что-то для вас изменит?
Если бы вы ответили "да", я бы попросила вас научить меня… Ужасно интересно, как это работает…
— Ай-яй, кого я взял в жены… Хорошая верующая девушка должна была обеспокоиться моей душой и постараться вырвать мужа из лап Сатаны, а вы просите посвятить вас в ведьмы. Меня это начинает беспокоить…
— Просто я здраво оцениваю свои возможности. Спасти можно того, кто ищет спасения. Спасти душу человека, который не желает, чтобы его спасали… какой-нибудь святой, возможно, это было бы под силу, но моя собственная душа, увы, не столь чиста… Кол осиновый в сердце — самое большее, что я могу в спасении от нечистого… — Адель зевнула. Дождь стих, но мир за окошком кареты все также сливался в серую марь. Лошади, с виду — четыре худые унылые клячи, неутомимо мчали ровной, упругой рысью без передышек наверное, уже очень долго — Аделаида потеряла счет времени, она видела себя как будто со стороны, в каком-то безвременье, в картине с рамочкой, нарисованной художником явно с больным воображением: бескрайний и жуткий серый туман, карета, в струи праха запряженная, которой правит человек с мертвыми глазами и только внутри, только окошки кареты — пятна тепла и жизни, бледное девичье лицо и тонущее во мраке мужское, а между ними эта проклятая плавающая в воздухе мерзкая улыбочка… Мороз по коже продирал от этого полотна и временами Аделаида даже смутно думала "как хорошо, что я не там, что только смотрю…", как будто сознание ее пыталось выбраться отсюда, закрыться хоть воображаемой стеной…