— Вот поверите или нет, ваша милость, она рисовала виноград, так она одну ягоду — два дня рисовала! Вот хоть верьте, хоть нет! Два дня! Да я за одну минуту могу! За полминуты! Я вообще очень быстро рисую, я за день две картины могу, и это я еще только учусь! А я научусь быстрее! Представьте, прихожу я такой к самому королю и говорю, не угодно, мол, ваше величество, вашу рожу благородную за час на фоне тронного зала, а завтра на коне в военном мундире, а послезавтра в королевском парке с королевой и фавориткой и каждый день по одному портрету, ха! Да я, пожалуй, стану так богат, что меня, как завидного жениха, с руками знатные всякие, дворянки оторвут, так что кое-кому следует поторопиться, пока я еще беден… — с улыбкой подмигнул Нил.
Барон медленно поднялся из-за стола.
— Ты что же это, падаль холопская, так о короле своем смеешь говорить? — мрачно и грозно, с подобающей дозой театральности прогремел его низкий голос. — Ты это как в присутствии одного из знатнейших вассалов его величества смеешь обзывать лицо своего святейшего суверена рожей?! Да ты знаешь, что за такие выражения ты своей рожи вместе с головой лишиться можешь?!
— Ваша милость… — поднялся и отец.
— Я… я… простите… я это… — подмастерье с перепугу начал заикаться.
— На колени, — приказал барон.
Нил хлопнулся без возражений.
— Собаке с собаками бегать. Лови! — барон поднял с травы сухую палку и швырнул куда-то в сад — Ну! Взять! Давай, давай, побежал!
Пес барона сорвался в бег первым, Нил медлил на коленях, беспомощно оглядываясь на Теодора. Отец нахмурил брови.
— Простите, ваша милость, но в моем доме человек никогда не будет на собачьем месте, каких бы слов он не ляпнул сдуру.
— Да ваш подмастерье уже и так на собачьем месте. Человечьей гордости у него нет точно так же, как и уважения к королю, — бросил усмехающийся барон, усаживаясь обратно за стол. — А то если б не вы, он бы так и за палкой побежал, ей богу! Умница, Сино, хороший пес — курчавая псина барона вернулась, шумно дыша, с палкой в пасти. Нил поднялся с колен, красный, как рак, с дрожащими губами.
— Иди-ка лучше в дом — тихо сказал ему Теодор.
Опять все неловко молчали, переглядываясь. У Бьянки аж слезы на глазах выступили от сочувствия к Нилу.
— Ну что? — нарочно бодрым тоном сказала мама — Может, сыграем в карты, кто за? Надин! Надин!
Прибежала служанка, стали убирать со стола посуду.
— Ну что, вам это было приятно? — неожиданно громко спросила Адель — Вам нравится унижать другого человека? Вы от этого чувствуете себя лучше?
— Адель… — сквозь зубы выдохнул отец.
— Нет, что вы, мадемуазель. Созерцание таких проявлений человеческой натуры, как глупость и трусость, никогда не доставляло мне удовольствия, по правде говоря, это зрелище было омерзительно.
— Да? Тогда зачем?
— Я не позволяю Сино забираться лапами на стол и лакать из моей тарелки, отчего же я должен был позволить другому животному сидеть со мной за одним столом и облаивать вас?
— Вы так легко судите, кто животное, кто нет, вероятно, гордитесь своим происхождением… а вы никогда не задумывались, как непросто сохранить гордость простому человеку, что трусость и коленопоклонство иногда единственный способ сохранить жизнь свою и близких при встрече с такими, как вы? Пускай-ка крестьянин попробует не поклониться господину!
— Печально, если вы и впрямь считаете, что трусость способна кого-то спасти. За всю историю человечества миллионы людей выкопали себе вполне реальные могилы, спасаясь от призрачного страха. Я вам скажу даже больше… вся власть дворянства и королей, Дьявола и… Церкви зиждется на страхе. Крестьяне умеют бояться. Мы умеем быть страшными. Это далеко не всегда значит, что мы сильнее в действительности… Вы мне не верите? Могу и доказать, — барон пожал плечами и стремительно взлетел по крылечку к двери.
— Куда вы?
— Помирюсь с вашим Нилом и предложу ему сыграть партию. Вы ведь будете довольны?
Моро спешили распрощаться, хотя сгорали от любопытства.
— Кто он такой? Что ему от вас надо? — успела шепнуть Аделаиде их старшенькая, Элис, прежде чем барон вырисовался на пороге, таща за собой перепуганного подмастерья. Высокая темная фигура под десятком любопытных и настороженных глаз — родителей, сестры, Кликуши, семьи землевладельца, шпица Боси… «Свет против Тьмы» подумалось Аделаиде.
Дамы удалились первыми, Теодор задержал Моро, о чем-то с ним разговаривал у калитки, то и дело нервно косясь за плечо. Барон и Нил уселись за стол играть, подмастерье снова повеселел. Адель сидела рядом, молча наблюдая. Играли на желание. Барон выиграл поразительно быстро.
— Ну, пришло время расплачиваться. Карточные долги священны, так ведь?
Подмастерье разочарованно закивал. Барон оглядел стол и потянул к себе два бокала. Мама вынесла кувшин домашнего вина, так и оставшегося нетронутым. Барон наполнил оба, потом приказал обоим:
— Отвернитесь!
Они удивленно подчинились.
— У меня есть старая привычка, которая может показаться несколько странной… Я всегда ношу с собой яд. Вот в этом кольце, оно полое внутри. Только что я высыпал его в один из этих бокалов. Мое желание — чтобы ты выбрал один из них и выпил.
— Что? С ядом? Но я же… я же тогда могу умереть! — изумился Нил.
— Но можешь и выжить. Люблю играть с судьбой. Давай, давай, выбирай!
— Не буду!
— Трусишь?
— Да! Да! — крикнул Нил — Это же самоубийство!
— Карточный долг священен, мальчик. Ты знаешь, что делают с теми, кто его не отдает?
— Но… но…
Аделаида понимала, что должна вмешаться — и молчала. Однажды их пятнистая кошка Мирра поймала голубя и торжественно тащила через двор за крыло. Птица трепыхалась, ее еще можно было, наверно, спасти, но Аделаида почему-то не стала, хотя птиц любила. Просто стояла и смотрела с жадным любопытством на неравную борьбу, даже голову вытягивала, чтобы увидеть выражение глаз умирающего голубя — и сама себе удивлялась. Вот так и сейчас…
Побледневший Нил бросал умоляющие взгляды на нее, на Теодора, кусал губы…
— Выбирай! — рявкнул барон со зверским выражением лица и Нил дрожащей рукой схватил один бокал, второй, опять первый…
— Да пей уже, трус!
— Стой! — в последний момент Аделаида схватила парня за руку, но он успел сделать один глоток, закашлялся, выронил бокал, схватился за горло, согнулся:
— Печет! Там был яд! Я умираю!
Барон хохотал.
— Вам смешно?! — закричала Аделаида и начала трясти его за плечо — Смешно?! Что это за отрава? Противоядие есть?
— Я выпил отраву! Господи!
— Нет, мадемуазель, к сожалению, противоядия от несуществующего яда нет — сказал барон и снова согнулся в хохоте.
— В смысле — несуществующего? То есть… вы ничего не сыпали в бокал, вы только сказали? Отвечайте!
— Что случилось? — подбежал Теодор.
— Он заставил меня выпить яд! Я умру! Позовите священника!
— Что?
— Ничего, пап, это шутка.
— Какая шутка, я умираю-ууу…
— В каком месте конкретно ты умираешь? — уже раздраженно вопросил барон.
Нил откашлялся и задумался.
— Я бы хотел с вами поговорить наедине — мрачно сказал Теодор барону — Адель, пожалуйста, оставь нас. Нил, ты тоже.
— Доброй ночи — послушно кивнула Аделаида. Барон галантно поцеловал ей руку. Судя по всему, они собирались остаться под вязом и подслушивать оттуда со своей комнаты было бы чрезвычайно удобно, если б не, эх, Аделаидина непредусмотрительность… А в доме Адель уже ждала взволнованная и озабоченная мать. Адель вынуждена была клятвенно обещать гулять только возле дома, носить шляпку, никому не показывать своих картин, не заговаривать больше «с этими проклятыми людьми» И с подозрительным бароном тоже!