Вот тебе и малыш! Конечно, не то чтобы я всему поверил, тут еще надо разбираться и разбираться… Но что-то ценное здесь явно было.
— Скажи, Нильсик, а откуда ты это знаешь?
— Мне один человек рассказал. Он, когда надо, зверям лекарство носит. Вот он один раз на базу шел, а к нему пристал один, понимаешь? Любопытный такой балда, вроде нашего Витьки. Он идет, а любопытный — за ним. И пришлось ему тогда к моему деду зайти, чтобы, понимаешь, не показать любопытному дорогу…
Ну и дела! Ведь все было именно так: Юркий исчез у меня из-под носа как раз на той лестнице, где жил Нильсов дед!
— Да как он мог к нему зайти? Двери не отпирались, — этим утверждением я выдавал себя Нильсу, вполне он мог теперь догадаться, что любопытный балда вовсе не Витька, а я. Но он ничего не заметил, лишь буркнул:
— А дверь была отперта еще раньше. Я тогда развел костер у деда в пепельнице. А дед велел открыть окно и дверь, чтобы проветрилось.
"Как глупо я упустил тогда Юркого!" — подумал я.
— И твоему деду он тоже рассказал?..
— Ну что ты? Дедушка в комнате на диване лежал. А мы слушали в передней — я и Эдик.
Я посмотрел на Нильса и кота с чувством, похожим на зависть: ведь встретить человека с базы необходимо было не им, а мне.
— А знаешь, как Лизкину мать будут лечить? — донесся до меня Нильсов голосок. — А я знаю! На нее напустят этот тонюсенький луч, и она сделается невидимкой. А когда луч пропадет, она появится опять. А потом еще раз. И еще. И каждый раз она будет появляться не такая, как была, а чуть-чуть поздоровее. Потому что от тряски часть болезни из человека выпадает.
Опять я не понимал, где правда, а где выдумка. И спросил:
— От какой такой тряски?
— А ты попробуй стань невидимкой и появись. Тогда поймешь.
Он не мог, конечно, знать, что я давно это попробовал.
— Нильсик, а ты не видел, на чем увезли Лизину мать?
— Ее-то? На вертолете. У них вертолет-вездеход. Иногда он совсем похож на маленький автобус.
— И Лиза все знает?
— Что ты? Она ж разболтает. Ей перед взлетом шапку с ушами надевают на самые глаза…
— И там тетя Инга и мой папа?
— Тс-с-с! Это страшный секрет. Того, кто работает на базе, знать не должен никто!
Нильс произнес это свистящим шепотом, так что Эдик и я вздрогнули. Эдику, наверное, показалось, что где-то шипит враждебный кот. А меня поразили слова: "Знать не должен никто!" Не этим ли объясняется и то, что тетя Инга и дядя Олег скрывали, куда папа пошел, и то, что папа возвращается после полуночи, а мама не знает, где он ходил? Ведь раз «никто», значит, конечно, и не жена… Выходит, ни к какой Лидии папа не уйдет, и все хорошо, и зря старается другая тетя Нина…
Да, со всех точек зрения похоже, что эта база — от папиного института. Тем более папин институт изучает антиматерию, а другие измерения вполне ведь могут быть из антиматерии… Однако если мир, куда я угодил, сделан из антивещества, то я должен бы был в первый же миг взорваться — аннигилировать, обратиться в нуль. Папа говорил: именно так и происходит, когда антивещество и вещество соприкасаются между собой. Ну а если так не случилось, то, может быть, лучик превратил в анти и меня?..
Я быстро ощупал свои кеды, провел по щекам, поглядел на ссадину у коленки. Неужели все это теперь антивещество? Недаром мне в последнее время подумывалось, что и сам я стал какой-то немного другой… Но если вещество во мне и переменилось, то все равно я не сделался абсолютно похож на своего двойника — другого Валю Моторина. Другая мама это наконец почувствовала, вот уже раза три она заглядывала мне в лицо:
— А ты у меня, кажется, взрослеешь?
И Ида Савельевна — актриса с пятого этажа — тоже поглядывала на меня с любопытством. Догадаться об истине она, конечно, никак не могла и шептала маме:
— В нем просыпается нравственное чувство…
А нынче утром, я слышал, мама сказала папе:
— Он меня озадачивает!
По тому как она произнесла «он», я понял: говорят обо мне.
— Хи… А не ты ли утверждала, что он весь у тебя как на ладони?
— Когда это было-то?..
— С месяц назад.
— Возможно, — мама вздохнула. — Но за месяц он разительно изменился. Не к худшему. Но я не могу привыкнуть. И иногда мне чудится — его подменили…
— Что? Подменили? Ты сказала, подменили?
Припомнив эту папину фразу, я понял теперь задним числом, сколько в ней было тревоги и смутной догадки… Не означает ли это, что достаточно открыть всю правду другому папе? Ведь человек с базы — это как раз он и есть! Возьмет и поменяет меня на своего сына…
Все оказывалось удивительно просто. Я почувствовал себя так, будто нахожусь уже на обратном пути. Все во мне ликовало и пело так, что хотелось даже плакать.
И за всем этим я совсем позабыл про Нильса, а он все сидел на корточках и теперь был какой-то нахохленный. Еще бы! Ведь у него, такого крошки, то, чего я только опасался, случилось уже на самом деле: мама болела, а папы не было, считай, совсем. Хорошо бы забрать его с собой… Захотелось сказать ему на прощанье что-то ласковое. Вместо этого я почему-то ляпнул:
— У тебя локоть в глине!
— Ага. Я вымою. Или дед вечером вымоет.
— А мама где?
— На работе, а потом пойдет в поликлинику. Опять она кашляет.
Он сидел нахохленный и грустный, будто брошенный птенец. И вдруг спросил:
— Валь, а ты как думаешь, этим вот лучиком, что Лизкину мать, им ото всех болезней можно лечить?
Так вот почему Нильс знал о лучике так много! Мне захотелось вскочить, куда-нибудь бежать, нырять на морское дно, с кем-то сражаться и сделать вообще что угодно, лишь бы этому малышу стало повеселее.
— Подожди, — пообещал я. — Скоро я это выясню.
Нильс все, конечно, перепутал: лифт для космических тренировок не годится: перегрузки в нем совсем ведь небольшие. Поэтому кот Эдик оказался вовсе не подготовленным и струсил, когда попал не то что в космический корабль, а в обычную электричку. Впрочем, от природы Эдик был такой способный, что на третий раз освоился и мог уже смотреть в окно на бегущие мимо кусты… Мы с Нильсом и Эдиком ездили теперь каждый день купаться на взморье.
Когда Нильсов детсад уезжал весной на дачу, Нильс ухитрился как раз простудиться, и его не взяли. Нильсова мама все лето работала, а дед еле ковылял на костыле. Так что Нильсу и его коту был смысл ездить со мной на взморье. Мне же все равно нечем было теперь заниматься, кроме как ждать, чтобы другой папа вернулся из командировки.
И надо же, чтобы так не повезло! Когда я понял наконец, что на базе работает сам папа, я крутился возле него весь вечер, чтобы улучить минутку для разговора. Но мама все время была тут же рядом, а говорить при ней — значило бы нарушить тайну. В конце концов я решил подождать до утра, а утром проводить папу на работу. То была роковая ошибка. Ночью, когда я спал, зазвонил телефон, и ранний утренний самолет уже уносил папу в Петропавловск-на-Камчатке — туда, где срочно понадобилась кому-то его научная помощь.
Мы сидели с Нильсом на пляже и по очереди гладили Эдика, чтоб не побежал искать других котов и не потерялся бы в траве и соснах.
— А Коля-студент к Нике Вознесенской из нашего подъезда все-все свои песни отнес, — задумчиво сообщил Нильс.
Была его очередь гладить, а я лежал на спине, смотрел в небо и представлял, что я совсем не здесь, а в своем измерении. Я представлял себе, как подхожу к своей маме и, прижимаясь к ней, слушаю, как она смеется: "Ой, Валёк, да ты что? Ты ж так мать повалишь — огромный парень стал, медведь такой! Ах ты, миша-медведь, мой родной медвежонок! Где ты, мишенька, бегал? Где, мишенька, обедал?" Она смеется, трогает меня за чуб…
Тут я повернулся на живот и сказал себе, что если другой Валя, мой двойник, действительно человек выдержанный и хороший, то моим родителям живется теперь, может быть, даже веселее… Догадка, вполне логичная, жгла как огнем, хотя на самом деле я поверить в такое не мог. Я стал этот огонь еще в себе разжигать… Сейчас, когда возвращение было уже, по существу, довольно близко, в голову приходили разные странности… Я весь в них погрузился. Поэтому сообщение Нильса дошло до меня не сразу. А когда дошло, я спросил лениво: