Калла ему этого не велела.
Отчего-то Блу напряглась.
– Значит, если мой вопрос – «как добиться того, чего я хочу», – сказал он, вытаскивая одну карту и выкладывая ее на стол, – это неплохое начало, не так ли?
Настала мертвая тишина.
На столе лежала тройка мечей. На карте было изображено истекающее кровью сердце, пронзенное упомянутыми тремя мечами. По клинкам стекала кровь. Мора называла эту карту «разбитым сердцем».
Не нужно было дара предвидения, чтобы ощутить исходящую от нее угрозу.
Ясновидящие уставились на гостя. У Блу в животе сжалось что-то холодное; девушка поняла, что этого они не предусмотрели.
Калла прорычала:
– Что за шутки?
Он продолжал улыбаться – так же бодро и искренне.
– Второй вопрос – где еще одна? Та, что похожа на нее.
Он указал на Блу, и у той снова все перевернулось внутри.
«Мама».
– Иди к черту! – вспыхнула Калла.
Он кивнул.
– Я так и думал. Как, по-вашему, она скоро вернется? Я бы очень хотел с ней поболтать.
– К черту, – повторила Персефона. – Я полностью согласна. В буквальном смысле, то есть вы сейчас встанете и пойдете.
«Каким образом этот тип связан с мамой?»
Блу лихорадочно запоминала приметы гостя, на тот случай, если впоследствии понадобится его описать.
Мужчина встал и взял со стола тройку мечей.
– Знаете что? Я это сохраню. Спасибо за информацию.
Когда он повернулся к двери, Калла двинулась было за ним, но Персефона коснулась одним-единственным пальцем ее руки и остановила подругу.
– Нет, – тихо сказала она.
Входная дверь закрылась.
– Этого трогать нельзя.
9
Адам читал и перечитывал расписание на первую четверть, когда на стул рядом с ним плюхнулся Ронан.
Они сидели вдвоем в классе с синим ковром на полу; Адам приехал в Борден-хаус рано. Казалось неправильным, что начало учебного года эмоционально заряжено ничуть не меньше, чем тревожный день в пещере воронов, но Адам не мог отрицать, что радостное предвкушение, струившееся по его жилам, было столь же несомненным, как в те волнующие минуты, когда вокруг них пели птицы.
Еще один год – и это закончится.
Первый день, конечно, был несложным. Еще толком ничего не началось – уроки, спорт, школьные ужины, консультации по поводу колледжа, экзамены, очередной кредит. Вечерние подработки и сидение за учебниками до трех часов утра еще его не убили.
Он перечитал расписание. Куча обязательных и внешкольных занятий. Выглядело как нечто невозможное. Учиться в Агленби было трудно – а для Адама труднее вдвойне, поскольку он должен был держаться на первом месте.
В прошлом году в этом самом классе перед ними стоял Баррингтон Пуп и учил их латыни. Потом он умер. Адам точно знал, что видел смерть Пупа, хотя не помнил, как конкретно она выглядела. Хотя, приложив некоторые усилия, он мог представить, что это было такое.
На мгновение Адам закрыл глаза. В тишине пустого класса он слышал шуршание листьев о листья.
– Не понимаю, – сказал Ронан.
Адам открыл глаза.
– Что?
Очевидно, Ронану не сиделось. Он подошел к доске и начал писать. Яростным почерком.
– Мэлори. Вечно он жалуется на больные ноги, глаза, правительство… и эта собака. Но он же не слепой и не инвалид.
– И почему он не завел какое-нибудь нормальное животное? Типа ворона.
Ронан пропустил его слова мимо ушей.
– И он три раза вставал за ночь, чтобы отлить. Наверно, у него опухоль.
Адам сказал:
– У тебя же все равно бессонница.
– Нет.
Маркер протестующе пискнул: Ронан буквально вбивал в доску латинские слова.
Хотя Ронан не улыбался, а Адам узнавал не все слова, он был уверен, что это грязная шутка. Несколько секунд он наблюдал за другом и пытался представить, что перед ним не Ронан, а учитель. Невозможно. Адам сам не мог понять, в чем дело – в том, как Ронан засучил рукава, или в его апокалиптической манере повязывать галстук.
– Он все знает, – как бы мимоходом заметил Ронан.
Адам ответил не сразу, хотя и понял, что́ тот имел в виду. Всеведение профессора смущало его самого. Задумавшись об источнике этого неприятного ощущения – а источником была мысль о том, что пятнадцатилетний Ганси прообщался с Мэлори целый год, – Адам вынужденно признал: это не паранойя, а ревность.
– Мэлори старше, чем я думал, – заметил он.
– Да он вообще суперстар, – отозвался Ронан, как будто ждал реплики Адама. – И он жует с открытым ртом.
Хрустнула половица. Ронан немедленно отложил маркер. Невозможно было открыть входную дверь Борден-хауса, не заставив заскрипеть половицы по всей длине коридора. Оба поняли, что это значило: школа оживала.