– Какая цена, уважаемый?
– Пять цяней!
– Кусок?
– Десять кусков. Вкуснейшая парная телятина, господин!
Баурджин хлопнул себя по поясу… Ах! Денег-то с собою не прихватил.
– Эй, Ху Мэньцзань, есть медяхи?
– Найдутся, го… господин.
– Купи на всех мяса… И лепёшки… Эй, парень! Разносчик!
Мальчишка-лепёшечник подбежал в миг, изогнулся в поклоне:
– Что угодно, господа?
– Лепёшки! Что ещё-то от тебя взять?
– Могу… – парень заговорщически подмигнул и понизил голос. – Могу свести с хорошими девочками. Здесь, недалеко. И недорого!
– Лепёшки давай, сутенёр чёртов! А девочек мы и без тебя добудем, коли понадобятся.
Прямо в лепёшки и положили мясо, старик-продавец тут же полил их острой подливкой… уммм! Вкусно! Ещё бы вина или пива, а то всё горло горит.
– Эй, парень! Лепёшечник! За пивом сбегай!
– А вам какого пива – дорогого или вкусного?
– Хм… Вкусного! И, желательно, холодного.
– Пятнадцать цяней, господа!
– Пятнадцать цяней? – тут уж изумился десятник. – Ах ты, прощелыга! Да на такие деньги целый день жить можно, ни в чём себе не отказывая… ну, почти ни в чём. Что стоишь, глаза твои бесстыжие?! Пошёл вон отсюда, а пиво мы и без тебя купим, можно подумать – не знаем, где.
– Так это пока вы ещё купите! – мальчишка нахально присвистнул, но, на всякий случай, отскочил от рассерженного десятника шага на три. – А я вмиг принесу.
Баурджин ткнул десятника кулаком в бок:
– Давай, давай, Ху Мэньцзань, раскошеливайся, коли уж начал. Потом сочтёмся, не думай!
Ах, какое же это было вкусное пиво! Вкуснейшее! Вязкое, густое, холодное, пахнущее солодом и чуточку подгоревшим ржаным хлебом. Давно уже не пил Баурджин такого вкусного пива, последний раз, дай Бог памяти, в пятьдесят восьмом году, в ларьке у какого-то ленинградского парка.
А кругом было так хорошо! Синее небо, ласковое осеннее солнышко, каштаны и пирамидальные тополя вдоль дальней стороны площади, улыбающиеся люди, крики покупателей и продавцов.
– Этот парень предлагал нам девочек, – потягивая пиво, вслух рассуждал Баурджин. – Что же, выходит весёлые дома здесь прямо у базара располагаются? А ведь это нарушение. Куда только смотритель рынка смотрит… Впрочем, ясно – куда. На руку дающую – вот куда. Однако непорядок, непорядок – от весёлых домов могут быть болезни разные, а тут рынок, не толок ткани, посуда оружие – но и всякая снедь.
– Эй, лепёшечник! Забирай кружки… Ху, дай ему пару цяней!
– Этому прощелыге?! Я ему лучше в лоб сейчас дам!
– В лоб – это хорошо, конечно. Но подожди. Лепёшечник!
– Да, господин?
– Ты, кажется, предлагал нам девочек?
– О! – паренёк просиял, видать, имел с этого дела нехилый процент – Вы всё-таки надумали, господа?! И правильно. Надо же когда-то отдохнуть от своих семей. А девочки хорошие, весёлые, знают много разных забавных историй и в постели много чего умеют.
– И что? – Баурджин незаметно подмигнул своим. – Они тут совсем недалеко?
– Да за углом, на постоялом дворе.
– Только там, или ещё и в других местах есть? – дотошно уточнил князь.
– Да везде! – лепёшечник рассмеялся. – В каждой корчме имеются, не свои, так с улицы приходят.
– Ай-ай-ай, – грустно покачал головой Баурджин. – Безобразие! Как есть безобразие. Ху, напомни-ка мне, как придём, чтоб не забыл вызвать на завтра смотрителя рынка. Много вопросов появилось у меня к этому господину.
– Так как с девочками? – напомнил лепёшечник.
Князь улыбнулся:
– А никак пока, передумали. Ты вот что, лучше нам ещё пива принеси.
– С большим удовольствием, господа. Только вот насчёт девок вы зря отказались.
– Ла-а-адно!
Ху Мэньцзань отсчитал парню деньги – медные, с квадратною дырочкой, монетки – цяни. Лепёшечник, подмигнув, покинул медяхи вверх и, ловко поймав, сунул за пояс. Отошёл, прихватив кружки.
Оставив воинов дожидаться пива. Баурджин в сопровождении десятника Ху прошёлся вдоль ближайших рядков, где продавали всякую всячину – разноцветные шёлковые ленточки, стеклянные бусы, дешёвые – бронзовые и медные – браслетики, каких-то глиняных божков с хрустальными глазами, небольшие шёлковые полотнища с наспех намалёванными иероглифами – пожеланиями удачи и счастья.
Нойон с любопытством взял одно из полотнищ, усмехнулся – грубая, грубая работа… Как вдруг внимание его привлекли раздавшиеся позади крики. Баурджин тут же обернулся – позади, шагах, наверное, в десяти, громко крича, дрались, валясь в пыли, мальчишки, подзадориваемые быстро собирающейся толпою зрителей.