– Для каллиграфии. Фань.
– Для каллиграфии?! – юноша в удивлении вскинул брови, став ещё более похож на Пьеро или на Вертинского, когда-то выступавшего в такой маске. – Так вы, господин, умеете… Ой, извините за дерзость.
– Да, Фань, дружище, – рассмеялся Баурджин. – Я знаком с этим древним искусством. И даже осмеливаюсь кое-что рисовать.
В карих глазах секретаря вспыхнуло самое искреннее восхищение:
– О, господин! Я приготовлю всё. Осмелюсь спросить… Вы разрешите мне присутствовать?
Князь усмехнулся:
– Хочешь посмотреть, как я рисую? Что ж, смотри!
Фань живо приволок всё вышеуказанное – и где только взял?
Устроив плотный бумажный лист на специальной подставке – мольберте – Баурджин в задумчивости обмакнул в чернильницу кисть. Перед мысленным взором князя вдруг предстали полчища врагов – то ли это была чжурчжэньская конница, то ли цзиньская пехота, а, может быть – японские полчища генерала Камацубары, рвавшиеся за реку Халкин-Гол летом тысяча девятьсот тридцать девятого года. Что-то словно бы вдруг качнулось в воздухе серым призрачным облаком. Что это? Поднятая вражьми скакунами пыль? Или рой пуль, выпущенный японскими истребителями по нашим окопам на сопке Баир-Цаган? Или стальные каски гренадеров-эсэсовцев где-нибудь под Демянском? Кто бы вы ни были…
Баурджин прищурился. Резкий взмах руки предался кисти. Ввах! Вот так! Сверху вниз. Как удар саблей. И в последний момент, уже доведя чёткую чёрную линию почти до самого края листа – резкий ход вправо, этакой вытянутой запятой, чайкой – милым сердцу «ястребком» И-153. Нет, не пройдут вражины! Две перекрещивающие знак параллельные линии – никогда, никогда! Все вместе получился любимый иероглиф князя – «Тянь» – «Небо».
– Здорово!!! – хлопнув ресницами, восхищённо прошептал Фань. – Вы великий мастер, мой господин!
– Хочешь попробовать? – Баурджин протянул юноше кисть.
– О, нет, – опустил глаза тот. – Я… я… у меня не получается на людях… Это слишком уж интимно – наверное, так можно сказать…
– Ну, как знаешь, – князь вытер рукавом халата выступивший на лбу пот. Каллиграфия – непростое искусство, иероглифы пишутся не рукою, как видится со стороны – всем телом, всем состоянием духа, порывистым движением души!
– Слышал что-то о выставке? – опускаясь в кресло, поинтересовался нойон. – Хочу послать туда свои работы. Как думаешь, примут?
– Ваши – несомненно! Только нужно выбрать псевдоним.
– Выберем, – Баурджин усмехнулся. – Скажем, Витязь Серебряной стрелы!
– Осмелюсь спросить, почему именно так, господин?
– Потому что…
Князь с усмешкой вытащил из-под ворота маленький серебряный кружочек на тонкой цепочке. Талисман с изображением серебряной стрелы:
– Смотри, Фань. Это у меня… ну, если и не с детства, так с юности – точно.
– Какой интересный знак, – задумчиво промолвил секретарь. – Пущенная стрела… Она именно что летит, видите, господин, как прилизано оперение. Ветер.
– Да? – Баурджин опустил глаза. – Вот уж никогда не замечал. А ты глазастый парень, Фань!
Юноша поклонился.
– Так насчёт выставки, – улыбнулся князь. – Сходим?
– Обязательно, господин наместник.
Ближе к вечеру, даже, лучше сказать, к ночи, Баурджин, отослав секретаря, мажордома и слуг, разложил на ковре в спальне листы бумаги с отчётами, параллельно на каждого подвергнувшегося проверки чиновника: один лист из отчёта Фаня, другой – следователя Инь Шаньзея. Ну да, всё сходилось. Чиновники, конечно, были не без греха – брали, сволочи, брали, однако не зарывались, да и дело своё знали отменно. А это было большим плюсом – ну как тогда избавиться от всех этих людей? Попрёшь со службы – а кто тогда работать будет? Вот то-то и оно, что никто. Пусть уж лучше эти.
А вот что касаемо смотрителя дорог Дакай Ши… О! Тут меркло всё. Князь читал отчёты, словно захватывающий авантюрный роман, то и дело хлопая себя по коленкам и восторженно приговаривая:
– Корейко! Ну как есть Корейко! Великий комбинатор номер два, мать ити.
Что и говорить, почитать об ушлом дорожном чиновнике было что! Перед глазами наместника вставал образ хитроумного казнокрада, ворюги и скупца, трясущегося над каждым цянем. Двадцать лет назад, закончив школу чиновников, господин Дакай Ши с успехом сдал квалификационный экзамен и, получив невеликий чин третьего ранга девятой степени, усердно приступил к исполнению обязанностей четвёртого секретаря ведомства общественных амбаров, занимавшегося не только поставками и распределением госзерна, но и поддержанием в порядке загородных дорог. Первые года два, похоже, молодой чиновник работал много и честно, что и было по достоинству оценено начальством – Дакай Ши получил должность второго секретаря, а затем – и инспектора. И вот тут-то он и развернулся! Под видом зерна высшего сорта покупалась всякая дрянь, а куда девалась разница из государственных денег – понятно. Обозы с зерном, вышедшие из дальних провинций, пропадали неизвестно куда. Всё списывали на разбойников, но во всей стране не было столько банд, сколько пропавших обозов, коих специально выпускали мелкими партиями – вроде, и не велик ущерб, но ведь курочка по зёрнышку клюёт! Как и Дакай Ши. Никто и внимания не обратил, как у скромного чиновника ведомства общественных амбаров появилось несколько шикарных особняков… записанных, впрочем, отнюдь не на его имя. Частные амбары, пара постоялых дворов, лавки – всё это регистрировалось на подставных лиц, и вот только сейчас выплыло наружу, едва копнули. Почему только сейчас? Ежу понятно – видать, осатаневший от безнаказанности чиновный хмырь просто-напросто перестал делиться. Скупой! Он так и ходил на службу – пешком, в скромном чёрном халате, который носил уже лет десять, а то и того больше. Сей скромник особенно развернулся, получив вроде бы неприметную должность смотрителя отдела загородных дорог, на строительство и ремонт которых из казны выделялись немалые средства. И дороги строились. Якобы. Проверяющие чиновники видели, как эти – в высшей степени великолепнейшие – дороги, уходили в пустыню. Ровные, широкие, вымощенные жёлтым кирпичом, они тянулись на несколько ли, а затем словно бы растворялись в песках. Исчезали бесследно! Песчаные бури, самумы, знаете ли. Занесло, бывает.