— Так и есть.
Они купили для ребенка новую кроватку, но отец Эмили отыскал на чердаке ее старую колыбельку, которую Стефани отчистила, отполировала и натерла воском, а еще сшила для нее крошечное лоскутное одеяльце. Колыбелька стояла в прачечной, дожидаясь своего нового владельца.
— Я имею в виду, — продолжала Порция, — что у тебя никогда не было братьев и сестер. Для тебя это, наверное, нелегко.
— Все будет в порядке. — Деревянное ограждение моста грело ей руки, в воздухе витал запах креозота. — Все будет в порядке. — Эмили подобрала отколовшуюся щепку и швырнула ее вниз на железнодорожные пути. — Пошли. Ужасно жарко, я хочу поскорее искупаться, — и они перешли мост, простучав подошвами по деревянным ступеням, и двинулись по узкой дорожке через дюны.
Они искупались и улеглись на песок головами друг к другу. Порция болтала без умолку — о следующих каникулах, когда она поедет кататься на лыжах, о знакомом мальчике, который обещал сводить ее на роликовый каток, о куртке из замши, которую отец обещал подарить ей на день рождения. Про Стефани и ребенка она больше не заговаривала, за что Эмили была ей очень признательна.
День подходил к концу, приближался вечер — время отправляться домой. Начался отлив, и между волноломами обнажился темный влажный песок. Море играло ослепительными бликами, а безоблачное небо сияло глубокой синевой.
Порция посмотрела на часы.
— Уже почти семь. Нам пора. — Она начала отряхивать мокрый песок со своего бикини. К нам на ужин должны прийти гости. Джил пригласил своих друзей, и я обещала помочь маме.
Эмили представила их дом, полный молодых людей, прекрасно знакомых друг с другом: они поглощают невероятное количество вкусной еды, пьют пиво, слушают модные пластинки. Картина эта одновременно завораживала и пугала. Она начала натягивать футболку прямо поверх купальника.
— Мне тоже надо идти.
— Вы ждете гостей? — с нехарактерной для нее заинтересованностью спросила Порция.
— Нет, но отец уехал и Стефани дома одна.
— Значит, ты собираешься коротать вечер в компании злой мачехи?
— Она вовсе не злая, — поспешно ответила Эмили.
— Это просто такой оборот, — сказала Порция, подобрав с песка свое полотенце и лосьон для загара и заталкивая их в гигантскую холщовую сумку с красной надписью «Сан-Тропе» на боку.
У церкви они расстались.
— Хорошо прогулялись, — сказала Порция. — Надо будет как-нибудь повторить, — и она, помахав Эмили, неспешно двинулась в сторону дома. Постепенно поступь ее ускорялась, потом превратилась в бег. Порция торопилась домой — вымыть голову и приодеться перед вечеринкой.
Она не пригласила Эмили к ним, да та и не ждала приглашения. Ей не хотелось идти на вечеринку. Правда, отправляться домой и сидеть весь вечер в компании Стефани ей хотелось еще меньше.
Стефани и отец Эмили поженились почти год назад, но впервые Эмили осталась с мачехой одна. Без отца, который всячески подталкивал их к общению. Расстроенная, Эмили гадала, о чем они будут говорить.
Она потихоньку пошагала в сторону дома. По лугу, через тенистую дубовую аллею, по разбитому проселку, в конце которого виднелось море. Потом через распахнутые белые ворота, и вот в конце подъездной дорожки показался их дом.
Преодолевая внутреннее сопротивление, охваченная тягостным предчувствием, Эмили остановилась и посмотрела на него. Дом. С тех пор как умерла мама, он стал совсем другим. Хуже того, после женитьбы отца на Стефани дом казался ей чужим.
Что изменилось? Только крошечные, почти незаметные вещи. Комнаты теперь содержались в идеальном порядке. Вязание и шитье, книги и старые журналы больше не валялись везде и всюду. Подушки всегда были взбиты, расправленные ковры лежали как по линейке.
Дом украшали другие цветы. Мать Эмили любила букеты, но не умела правильно их составлять и просто ставила охапки цветов в кувшины. Стефани же была настоящей волшебницей в том, что касалось цветов. Идеально выверенные цветочные композиции стояли на массивных пьедесталах в больших сливочного цвета вазах. Высокие стебли дельфиниумов и гладиолусов, розы и душистый горошек и как дополнение листья странных форм, на которые никто, кроме Стефани, и внимания не обратил бы.
Все это было неизбежно, но все-таки терпимо. Практически невыносимой оказалась для Эмили полная переделка материнской спальни — ей казалось, что со спальней изменился и весь окружающий мир. Остальные комнаты в доме остались такими же, их не перекрашивали, не переклеивали обоев, но из просторной супружеской спальни, обращенной окнами к нешироком ручейку, вынесли всю мебель, стены заново оштукатурили, поклеили обоями, и она стала совершенно другой, неузнаваемой.