«Все ясно: дистанционное управление отключено, поэтому ему пришлось нажать кнопку, — соображал Том, глядя вслед сверкающим на солнце рубиновым катафотам. — Значит, чтобы въехать снова, придется нажать другую кнопку, снаружи. А что, если…»
Это было безумие, но ноги сами понесли Тома к воротам. Впрочем, в этом безумии была своя логика. Пока душа Тома ужасалась тому, что он делает, где-то в подкорке шла напряженная работа, результаты которой выдавались в виде законченных выводов. Вывод первый: кто заподозрит грабителя в человеке, спокойно, средь бела дня, входящем в дом? Даже если остановят, можно что-то придумать, вывернуться. Вывод второй: останавливать некому. На улице ни души, а в доме один хозяин, который вряд ли сейчас выглядывает из окон. И вовсе не обязательно сталкиваться с ним в самом доме, где более десятка комнат. Но это уж как повезет… хозяину. А главный вывод, который вдруг озарил Тома: вовсе не такую уж совершенную систему защиты придумали толстосумы. Они просмотрели щель, которую ее. Том, нашел. И влезет в нее, лишь бы найти наружную кнопку, открывающую ворота.
Том нашел ее. Увидел издали: квадратную керамическую плитку на столбе, чем-то неуловимо выделяющуюся среди других. Он протянул руку, и ворота открылись, а потом медленно захлопнулись за ним. Впереди, за розовыми кустами, возвышался тихий особняк. И в самой этой тишине таилась угроза.
Мало сказать, что Том трусил — он умирал при каждом шаге. Сколько было шагов, столько раз он и умирал. И все же шел вперед. Не мог не идти. Древние, погребенные добропорядочной жизнью последних поколений инстинкты возрождались в нем. Был, наверное, в его роду лихой корсар, отважно бравший на абордаж пузатые купеческие корабли. А может, и сухопутный тать, облегчавший кошельки путников на ночных дорогах, оставил в его генах любовь к риску и стремление наиболее легким путем поправить свои материальные дела. Эта генная память и вела его по изгибам дорожки, обострив слух и зрение. И наперекор страху поднималось в его душе какое-то непонятное ликование. Нервы его точно обнажились и трепетали от соприкосновения с опасностью. Соприкосновения, причинявшего и боль и наслаждение. И на дне его сознания крепло ощущение, что на этой дорожке прежний Том Клаузен умер, а родился другой смелый, решительный, готовый без раздумий брать все, что ему надо.
Этот новый Том Клаузен и вошел в дом через вход для прислуги. И оказался в небольшом квадратном холле, из которого вели три двери. Наугад открыв одну из них, он в конце коридора увидел край кухонной плиты. Картина явно не могла висеть в кухне, и Том перешел к следующей двери. Судя по всему, она вела в комнаты прислуги — об этом свидетельствовали и тусклые, вылинявшие от времени обои, и затхлый устоявшийся запах плохо проветриваемого помещения. Картины и здесь быть не могло.
Зато третья дверь привела его куда нужно — в в огромный круглый вестибюль, залитый светом из огромных же, в два этажа, окон. Том с изумлением глядел по сторонам: здесь все было непомерно огромным, вызывающе огромным, будто предназначалось для сказочных великанов. Два покрытых коврами пандуса широкими полукругами возносились на второй этаж и соединялись широким балконом с резными деревянными перилами. С обеих сторон балкона в помещения второго этажа вели двери, такие Том видел разве что в аэродромном ангаре — сквозь них свободно прошел бы пассажирский лайнер, если снять с него крылья. Какая же сила нужна, чтобы открывать их? И эти пандусы вместо обычных в таких случаях лестниц… Но дальше Том не стал удивляться: он увидел картину.
Она висела в центре балкона, выделяясь ярким пятном на деревянной обшивке стены. Человек в скале и тигр в дереве это была та самая картина. Том невольно пожал плечами: три тысячи зелененьких за такую мазню! А впрочем, какое ему дело? Правда, на мгновение его пронзила мысль, что над ним просто подшутили, и когда он явится с картиной, его осыплют не долларами, а насмешками. Он злобно оскалил зубы: если это шутка, то она дорого обойдется шутнику. Впрочем, такими вещами не шутят. Да и не тем человеком был старший Бедворт, чтобы шутить…
И снова случай сыграл в его судьбе роковую роль: он начал подниматься по левому пандусу. Неторопливо, мелкими шажками, упруго переступая с носка на пятку, он приближался к картине, чутко прислушиваясь, не раздадутся ли подозрительные шорохи за огромными дверями, готовый в любой момент рвануться вперед или назад, смотря по обстоятельствам. Он совсем забыл, что еще недавно умирал от страха, не заметил, когда страх ушел. Сейчас по роскошному пушистому ковру двигался совсем другой Том Клаузен, вылупившийся из старой оболочки, как бабочка из кокона. Жестокий, сильный, не останавливающийся ни перед чем — вот таким чувствовал себя Том Клаузен в пустом доме. И на мгновение даже пожалел, что он пустой. Вот если бы из дальних комнат вышел навстречу ему таинственный хозяин…
И хозяин вышел. Том успел подняться до конца левого пандуса, когда противоположная дверь бесшумно распахнулась и существо невероятных размеров вступило на площадку. Том отшатнулся, вжавшись спиной в перила Не от страха — от изумления. Это был действительно сказочный великан — с неимоверно толстыми руками и ногами, с туловищем, как бочка, и раздувшейся бесформенной головой. То, что когда-то было лицом, кривилось и багровело, раздувшиеся, как колбасы, губы расходились, пропуская бессвязные слова, рука, в которой что-то блеснуло, медленно поднималась.
Если бы Том пошел по правому пандусу, он столкнулся бы с этим существом и, конечно, бежал. Тогда картина осталась бы на своем месте. Но теперь, когда их разделяло не менее двадцати шагов, а до картины было вдвое меньше… Злое ликование поднялось в душе Тома, когда он заметил, что его враг еле движется. Память услужливо воскресила детские годы, тихую, обсаженную деревьями улицу, неуклюже переваливающуюся фигуру человека, жившего в соседнем особняке. «Слоновая болезнь», говорили о нем взрослые. Мальчишки, жившие на этой улице, были достаточно благовоспитанны, чтобы дразнить больного в лицо, но за его спиной… И сразу к Тому вернулось спокойствие. На какой-то миг перед глазами вспыхнула длинная стойка с бутылками, высокие табуреты, маклер Нейлор, принимающий ставки — бар на пятьдесят деватой. С нехорошей улыбкой Темрванулся вперед. В этот момент он как бы видел всех действующих лиц со стораны. Так бывает в экстремальных ситуадиях мозг мобилизует все свои резервы, и обостренное сознание фиксирует окружающую обстановку, разделяя действия по квантам времени. Вот он сам, Том Клаузен, приближается к картине. В огромных выпученных глазах великана гнев и боль, он все еще постепенно, как в замедленной съемке, поднимает огромную руку с зажатым в ней предметом. Том рывком сдирает картину со стены, великан в это время начинает двигать руку вперед. Том замирает. Все с той же наглой усмешеой он смотрит в глаза хозяина, соображая, бежать или просто уйти скорым шагом. И тут крохотныйсветлячок отделяется от раскрывшейся ладони и летит в грабителя. Том пытается уклониться тщетно. Стеклянная пробирка задевает его по щеке и падает нп ковер. Том ладонью стирает с лица синюю жидкость, слизывает с губ горьковато-соленую каплю, с хрустом раздавливает пробирку ногой и плюет в сторону хозяина. А потом спокойно спускается по пандусу, на ходу заворачивая картину в куртку. Уже внизу ему приходит в голову, что не худо бы прибавить скорость, пока хозяин не вызвал полицию. Но потом он представляет себе огромные пальцы, которым не под силу ни повернуть телефонный диск, ни нажать кнопку, и разражается истерическим хохотом.
В тот же вечер Том сидел в баре на пятьдесят девятой улице, лениво прихлебывая неразбавленный виски и время от времени прикасаясь пальцами к карману, где лежала тугая пачка долларов. А картина была уже далеко — она летела на самолете, затем мчалась в автомобиле и, наконец, на борту изящной яхты пересекла узкий пролив между материком и маленьким островом. И когда Том, пошатываясь, вышел из бара в обнимку с девчонкой, имя которой никак не желало застревать в его памяти, картина, тщательно упакованная в полотно, была положена на стол со словами: