– Слово твое – закон для меня! Я зарок дал: если по скромности станешь скрывать свои благодеяния, я их открою. У городских ворот, принародно и во всеуслышание. Не спорь, прошу. Чем нехороша человеку добрая слава!? Возжелай Господь давать таких сыновей царским сановникам из колена в колено, и навеки воссияет над землей город Давида!
Тирца и Тейман с восхищением смотрят на Амнона. Тейман обнял его и говорит горячо: “Воистину люблю тебя, ты друг мне и брат!”
Азрикам осаждаем со всех сторон
Поток славословия был прерван приходом Азрикама. Пьяница, что уж совсем было собрался уходить и готовился сделать первый шаг, узнал вошедшего и вновь приблизился к окну.
– А, вот он, молодчик! Видно, сынок богатея. Вчера я молил его о милости, а он лишь бранью меня угостил. Не стать ему, жестокосердному, важной птицей в Сионе.
Азрикам услыхал обращенную к нему речь.
– Как забрел в Иерусалим этот пройдоха? Пьяницей больше в городе. Прочь отсюда, покуда не кликнул стражников! Кнутом тебя, невежду, отрезвят и научат, как разговаривать с благородной особой! – не остался в долгу Азрикам.
– Вельмож зажиревших и к чужой беде глухих – вот кого кнутом стегать! – вошел в раж смелый прекословщик.
– Довольно дерзостей! Пьянство погубит тебя! – решительно вмешался Амнон.
– О, благородный юноша! Метким словом заткни глотку этому выскочке! Чтобы понял, что не в Иудее ему предводительствовать, а среди быков Башана искать рогатых почитателей.
Азрикам ринулся к наглецу – схватить и отдать в руки стражников, но тот с неожиданной прытью бросился наутек и живо скрылся в толпе. “Пусть бежит. До него ли мне? Вражда с родными тягостнее, чем с чужими”, – сокрушенно подумал Азрикам.
Тейман подошел к Амнону и тихо сказал на ухо: “Знай, этому юноше, Азрикаму, предназначена моя сестра Тамар, и, надеюсь, за спасение возлюбленной он примерно вознаградит тебя”.
Азрикам видит, как дружны Тейман и Амнон. Замечает невольные нежные взгляды Тамар, гостю предназначенные.
– Кто этот юноша, и откуда он? – спрашивает Азрикам у Тирцы.
– Да это же Амнон, пастух из Бейт Лехема, что спас нашу Тамар от хищного зверя.
– Пастух Амнон? – изумился Азрикам.
– До сего дня он был пастухом, пас стада твоего отца.
– Я весьма доволен этим работником, сильным и ловким. Спокоен за свои стада, хищники им не страшны. Отменно награжу за труд и возьму в расчет, что Тамар от гибели спас. Назначу старшим среди пастухов. Однако, удивительно мне его роскошное платье: не пастух, а царский вельможа. Великие деяния отвращают от пастбища?
– Одежду человек меняет запросто, зато сердце – неизменно, – вставила слово Тамар.
– Согласен, – сердится Азрикам, – сердце твое, Тамар, неизменно сурово ко мне. Ведь я спросил, почему пастух нарядился, а ты мне что отвечаешь?
– Благородство души, Богом данное Амнону, знатнее наследной семейной знатности. Люби Тамар и достойно почитай ее спасителя, – вступилась за обоих Тирца.
– Авишай отправил тебя в Боцру закупать мелкий скот. Каких баранов и овец ты пригнал, пастух? Не больных, не тощих? – обратился к Амнону Азрикам.
– Хороший скот куплен, мой господин, да не время сейчас говорить об этом, ведь святой праздник сегодня!
– Господь не укорит за рвение и деловитость: ведь жертвы, ему приносимые – его доля в стаде. А ты, молодой пастух, незнатности не стыдись, ремеслом и верной службой хозяину гордись, а крепости тела и духа – радуйся, – наставляет сверстника Азрикам.
– Проницательный Бог, глядя на мужа, смотрит вглубь, видит душу. Человек, если он без сердца, замечает лишь внешнее, о ближнем судит по знатности, ремеслу и мошне его, – сказала Тамар.
– Я хоть и человек, а не Бог, но в сердце твое глубоко заглянул – переменчиво оно. Ты еще и рта не открывала, да я уж предвидел: всякое слово, что скажешь – в пику мне. Дерзостью в споре берешь, а не истиной. Давеча догадался, что вселился в тебя другой дух, вот только не знал, откуда он, – с горечью заметил Азрикам.
Тирца почуяла надвигающуюся ссору.
– Не пора ли мужчинам зайти в сукку и отведать молодого вина с хлебом? А придет муж, и усядемся за праздничную трапезу, – благоразумно переводит она разговор на другое. “Хотя, кто знает, не полезнее ли добрая ссора худого мира?” – подумала про себя.
– Я не притронусь к пище, пока не уведомит меня коэн, что все пятьдесят жертв всесожжения, что я сегодня принес Богу, сгорели дотла. Не гоже человеку насыщаться раньше Господа, – торжественно заявил Азрикам.
– Все жертвы твои – всесожжения жертвы, а отчего не принес жертвы мирные, чтобы беднякам, да и коэнам тоже, мяса досталось? – спросил Тейман.