В конце концов, старая женщина опустила свое перо на подставку и откинулась на спинку стула, хмуро глядя на посетительницу. Мать не стала тратить время на расшаркивания.
— Я читала твои документы. Каждый рапорт за последние четыре года. Впечатляет. Ты была примечательной студенткой. Но я, также, прочла твое заявление, написанное прошлой ночью. И в нем нет никакого смысла. Ты желаешь отречься?
Изумруд никогда не встречала самоконтроля, подобного тому, что демонстрировала Верховная Мать. Даже здесь, высоко на древнем могучем дереве, в окружении несущественных духов воздуха и времени, где любые незначительные следы других элементов должны были быть заметны, словно летящий верблюд, эта леди не проявляла никакого дисбаланса. Она могла быть человеком земли, или огня, или воды, но Изумруд не могла определить.
— Я говорила только правду, госпожа.
Игуменья забарабанила пальцами по столу.
— Магия? Гигантский, созданный магией, паук в центре Окендауна? Чушь! Никто кроме тебя ничего не почувствовал, Дитя! Но ведь вокруг были десятки сестер. Они не могли не почувствовать того, о чем ты говоришь. Магия таких масштабов должна была бы оставить порчу, которая висела бы здесь в течение нескольких дней. Но наши самые опытные нюхачи не обнаружили ни следа. То, о чем ты говоришь — просто не возможно!
Кто-то врал. Быть может, многие. Случилось что-то ужасное и истину об этом скрывали.
— Могу я поговорить с кем-нибудь из этих преподобных?
Верховная Мать напряглась, словно не могла поверить своим ушам.
— Ты обвиняешь меня во лжи?
— Нет, госпожа, — разумеется, она обвиняла. — Но обвинили меня. Во лжи, безумии и чем-то там еще. Разве не имею я права встретиться с обвинителями лицом к лицу?
— Здесь нет обвинителей, — угрожающе сказала Верховная Мать. — Только я. Теперь ты отречешься от этой абсурдной чепухи?
Разумеется, Изумруд назвали так не без причины. Это был очень твердый камень. Те, кто смешивал в себе время и землю, всегда отличались особым упрямством.
— Сожалею. Я не могу соврать, госпожа.
Она встретила гневный взгляд Верховной Матери и стойко выдержала его. Старуха покраснела и отвела глаза, снова барабаня пальцами по столу. Решение было принято.
Прежде, чем приговор был объявлен, Изумруд спросила:
— Я могу узнать, как там девочки?
— Та, что упала — выживет. В самом худшем случае, ей грозит легкая хромота. Однако ей требуется такое тяжелое исцеление, что не может быть никакой надежды на её присоединение к сестринству. Другие пережили сильный испуг. Но сейчас их успокоили.
— Мне действительно жаль, что им пришлось испытать подобное. И я искренне стыжусь своего панического бегства. Но...
Верховная Мать поджала свои морщинистые губы.
— Если ты видела то, что видела — никто не станет винить тебя за ужас.
Кажется, это был почти второй шанс.
— Я видела то, что видела. И не могу отрицать этого.
— Тогда, у меня нет выбора. Я должна изгнать тебя из сестринства. Как и положено по обычаю, мы отвезем тебя туда, откуда некогда забрали. Тебе будут предоставлены стол и комната, пока мы заканчиваем приготовления.
Изумруд встала. Правила этикета требовали от неё реверанса, трех шагов назад и нового реверанса. Но в гневе своем, женщина просто развернулась спиной и бросилась к дверям.
Глава седьмая
Испытания
Следующие дни показались Изумруд самым жалким периодом её существования. Женщина оказалась отрезана от единственной известной ей на протяжении последних четырех лет жизни, от своих друзей, и заброшена в равнодушный лабиринт улиц Тутона. Даже родная привратницкая была далеко. У Изумруд не было денег, она не знала, куда идти. Пару раз она встречала Сестер, направлявшихся в город по делам Ордена. Однако, она так и не осмелилась приблизиться к ним, страшась быть отверженной. Хотя сочувствия их она боялась куда больше.
На рассвете и закате она обязана была отчитываться перед клерками у дверей привратницкой. А это значит — пробираться среди сотен других людей, терпя тычки и удары локтями, чтобы в конце концов оказаться у столов, а потом, с бранью и криками пробиваться назад. После того, как клерк выяснял, что ей все еще не было выделено никакого транспорта, он давал женщине талон, который можно было обменять на еду. В Питере кормили хуже, чем в Серебряной Лани. А та, в свою очередь, была намного хуже Желудя. То есть была пригодна только для свиней. Прекрасная еда трапезной была недостижима для чужаков. К коим теперь принадлежала и Изумруд. Конфискации подверглись и белые мягкие одежды. Унылое платье и капот, которые она получила за место их, были грубыми и бесформенными, а обувь натирала ноги.