— Я слушаю, — сказала мама.
Но Сиракузов-старший молчал.
— Видишь ли… — наконец сказал он и покосился на младших.
Те с интересом ждали.
— Ожидается большое… эээ… строительство. Часть деревянных домов снесут…
— И наш тоже? — подняла голову мама.
— Тоже.
— Ну?! — сразу заорали Сиракузовы. — Что мы говорили?! Они давно про это грозились… И вот теперь — начали!..
— Но они свой дом тоже снесут, — попробовал утешить их Сиракузов-старший.
Но младших это уже не волновало.
И то, что на нашей улице будут новые дома, это их тоже не волновало.
— Как палку искать, так все бросились! — говорили они. — А как дома сносят или карты исчезают…
— Уфф… это какой-то кошмар, — сказал Сиракузов-старший. И вдруг рявкнул: — Пишите заявление!
— ?
— На моё имя. В установленном порядке.
Сиракузовы-младшие, опешив, глядели на своего папу.
— Поскольку вы несовершеннолетние, дайте на подпись трём ответственным лицам, скажем: Михайле Михайловичу, тётке Розе и… бабушке Василисе. Этого, я думаю, будет достаточно. У вас есть вопросы?
— Нет, — сказали Сиракузовы.
И поскорее побежали к Михайле Михайловичу, чтобы вместе с ним писать заявление, поскольку он больше всех пострадал с контурными картами.
10. Заявление
Сначала Михайла Михайлович не хотел участвовать. Он ссылался на то, что не держит ничью сторону, а в истории с контурными картами ему многое уже понятно: он получил необходимые разъяснения от Ферапонта Григорьевича: карты действительно скупили, он видел чек, но скупивший пожелал остаться неизвестным.
— Зато нам непонятно! — сказали оба Сиракузова.
И, атакуемый с трёх сторон (оба Сиракузова плюс присоединившаяся к ним Бронислава), Михайла Михайлович сдался.
— Пишите, — сказал он и, ероша волосы, начал ходить по комнате. — «Начальнику милиции города Монетки подполковнику Сиракузову от его детей…» Написали?
— Написали, — с готовностью ответили оба Сиракузова.
— «Заявление. Настоящим ставим вас в известность, что тёмная история с контурными картами потихоньку начинает проясняться…»
— Да где она проясняется?! — заорали оба Сиракузова:
— Пишите, — сурово потребовал Михайла Михайлович, — или я не дам свою подпись.
Бронислава, сидевшая в своём углу, неожиданно хихикнула.
— Написали, — подозрительно глядя на неё, ответили Сиракузовы.
— «Как удалось выяснить путем косвенных улик, скупивший не был ни Колумбом, ни известным мореплавателем Америго Веспуччи…»
— Конечно, не был, — охотно согласились оба Сиракузова. — Но кем он был?
— «Невыясненными в этой истории остаются два момента, — не моргнув глазом, продолжал Михайла Михайлович, — а именно: имел ли право продавец писчебумажного магазина Ф. Г. Каменев продавать что-либо гражданину в маске — не нарушает ли это правила торговли, и кем был тот гражданин?..» Написали?
— Написали, — с готовностью ответили оба Сиракузова.
Бронислава вдруг засмеялась и, повалив по дороге стул, выскочила из комнаты.
Михайла Михайлович свирепо посмотрел в её сторону.
— Ну-с, давайте на подпись, а потом можете идти к бабушке и тёте Розе.
И подписал наискось: «Мих. Мих., не возражаю».
К тётке Розе они попали сразу, едва сказали секретарю, что несут бумагу на подпись. Тётя Роза была депутатом, и мало ли с какой просьбой могли обратиться к ней юные пионеры.
— А, — увидев обоих Сиракузовых, приветливо сказала тётя Роза и отодвинула папку. — Чему обязана вашим посещением?
Но Сиракузовы молчали. Они увидели в углу стол, на котором стоял игрушечный город.
— Что это? — спросили Сиракузовы.
— Макет, — ответила тётя Роза. — Макет нашего города. Лет через двадцать пять.
Сиракузовы переглянулись и, сунув тётке Розе заявление, коротко сказали:
— Вот.
Тётка Роза прочитала.
— Удивительно, — сказала, — во всех вот таких историях фигурирует почему-то фамилия Каменев…
— Хо! То ли ещё будет, — сказали Сиракузовы. — Ещё неизвестно, что дальше будет!..
Это не понравилось тётке Розе.
— Где я должна поставить свою подпись? — сухо спросила она.
— Вот здесь, — сказали Сиракузовы.
И тётка Роза размашисто написала: «Тов. Каменев! Не вносите сумятицу в правила торговли! Р. Каменева».
11. Контурные карты (окончание)
Последней должна была поставить свою подпись бабушка Василиса. Когда Сиракузовы влезли в автобус и увидели, что следом с большой корзиной влезаю я, это неприятно поразило их, они сразу поняли, что я тоже еду к бабушке Василисе. Да ещё с большой корзиной. Зачем?
— Поворачивай, — сказали мне Сиракузовы.
Но я прошёл мимо и сел со своей корзиной за спиной шофёра.
Это ещё больше подействовало на Сиракузовых. Они поняли: начни они пихаться, я бы сразу сказал об этом шофёру.
Две остановки мы ехали молча. Сиракузовы напряжённо дышали мне в затылок. Наконец на третьей остановке они заговорили:
— Ты куда едешь, к бабушке Василисе?
— К бабушке Василисе, — сказали.
— Отскочи! — сразу оживились Сиракузовы. — Это наша бабушка. Она носит фамилию Сиракузовых. И она нас любит.
Я хотел сказать, что это наша общая бабушка, и ещё неизвестно, кого она больше любит, но тут в моей корзине заворочалось и зашуршало, и Сиракузовы сразу забыли про бабушку.
— Что это? — уставились они на меня.
— Кролики, — сказал я.
— Бабушке Василисе?
— Бабушке Василисе.
— Тьфу ты, а мы думали, ты едешь за инвентарными книгами!
Я объяснил, что кролики — подарок дяди Бориса, он давно обещал их бабушке и ещё обещал обои, и вот теперь дарит кроликов. Думает, бабушка свяжет ему за это к зиме тёплые носки и рукавицы.
— А обои тоже дарит? — не слушая, ревниво спросили Сиракузовы.
Они надеялись, что, может быть, мы не всё ещё подарили бабушке и, таким образом, они тоже что-нибудь подарят.
— Тоже, — сказал я. — И не только подарили, но уже и обклеили. Ферапонт Григорьевич достал.
— Ты тоже обклеивал? — спросили Сиракузовы.
Мне очень хотелось сказать, что тоже, но я честно сказал, что это они без меня сделали.
Но Сиракузовы всё равно приуныли: я, по крайней мере, вёз кроликов, а они, кроме заявления, ничего бабушке не везли.
— Покажи кроликов, — убито сказали Сиракузовы.
Я показал.
Они запустили в корзину руки и долго чесали у кроликов за ушами.
— Слушай, — наконец сказали они, — а давай это будет наш общий подарок, а?
Я сразу понял, насколько важным было предложение, которое сделали мне Сиракузовы. От моего ответа зависели теперь и мир, и война.
— Нет, — наконец сказал я Сиракузовым и прикрыл кроликов.
И Сиракузовы тяжело задышали.
— Ладно, — сказали они, — тогда мы припрём вас…
И сунули мне под нос заявление.
— Вы помешались на заявлениях, — сказал я.
— Нам не заявление дорого, — ответили Сиракузовы, — а правда. Истина, иначе говоря.
— Я бы тоже мог написать заявление про кресало, — сказал я.
— Конечно, мог, — передразнили Сиракузовы. — Да что толку, если мы не брали этого кресала!..
Я мрачно посмотрел на них (мрачно потому, что приедут родители — и доказывай им, что не я брал это кресало!).
До самого бабушкиного дома мы хранили угрюмое молчание.
Едва мы (я со своими кроликами и Сиракузовы со своим заявлением) вошли в дом, сразу поняли: в бабушкином доме что-то неладно. Мы только не могли понять: что?
Посреди ослепительно светлой комнаты стояла бабушка Василиса с охапкой цветов в руках, а от всех четырёх стен исходило на бабушку голубое сияние.