— А дальше что?
И, не дожидаясь ее ответа, Федор Платонович заговорил о том, что с дипломной работой, по-видимому, все обстоит благополучно, но работа эта, независимо от качества, все же еще ученичество. А она обязана дать большее. Да, да, обязана. Именно обязана. Талант обязывает. Призвание обязывает. В ней как пульс должна биться постоянно, настойчиво, негасимо ищущая мысль, не оставляя ее ни на мгновенье, не давая покоя ни днем ни ночью. Она должна привыкнуть к этому как к обычному своему состоянию. Вечные искания, вечные тревоги, вечные обманности и вечные очарования. Это как в поэзии. Математика и поэзия вообще не столь уж далеки друг от друга… Да, да…
Он говорил глухо, негорячо, скорей даже сурово, но Вере казалось, что слова его кипят и клокочут.
Ей привиделось, что она раздвоилась и что та, будущая Вера, о которой говорит Федор Платонович, смотрит пристально и неотрывно из смутного и желанного далека на эту, сегодняшнюю Веру, которая сидит здесь перед столом, держа на коленях свой тощенький, потрепанный портфель.
Она ушла от Федора Платоновича только два часа спустя — истомленная, словно после долгой тяжелой работы, и радостная, словно получила дорогой и редкостный подарок.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На улице, прохаживаясь перед подъездом, ее ждал Жора Калинников.
— Ты здесь? — удивилась Вера.
— Ага, — кивнул Жора. — На посту. Приветик.
— Как ты сюда попал? Тебя тоже Федор Платонович вызывал?
— Отнюдь. Герр профессор здесь ни при чем. Удовольствием лицезреть меня ты обязана собственному очарованию и моей осведомленности. Узнал у девчат в общежитии, где ты, и рванул по твоему горячему следу. Сегодня же суббота. Может, двинем куда-нибудь?
— Суббота, — улыбнулась Вера, точно возвращаясь из доброго сна назад к себе в обычное. — Верно, суббота. Ты удивительно наблюдателен. И мы, конечно, двинем куда-нибудь. Конечно. Непременно. Обязательно.
Она засмеялась и взяла Жору под руку, чего почти никогда не делала. Она была необыкновенно оживлена, весела, даже сговорчива, что уж вовсе за ней не водилось. Сколько раз Жора приглашал ее на отцовскую дачу, но ни разу не смог уговорить. А нынче и уговаривать не пришлось. Вера согласилась сразу, и они немедля отправились на Финляндский вокзал.
Дача Калинниковых была еще не совсем достроена, и Жора предпочел неуютному двухэтажному дому однокомнатную времянку на задах участка, которой завладел единолично и безраздельно. Сюда он и привел свою гостью.
Единственным окном своим времянка глядела на юг, и в ней было светло и просторно. Правда, довольно большая комната выглядела холостяцки неряшливо. Обиходные вещи, спортивные доспехи, старые сапоги, немытая посуда, какие-то коробки и консервные банки вперемешку с газетами и книгами раскиданы были повсюду, громоздясь и на стоящем перед окном столе, и на плите, и на стульях, и на незастланной кровати.
Вера огляделась и только головой покачала.
— Ну и свинство же развел. Хорош хозяин, нечего сказать.
— Сказать действительно ничего не скажешь, — охотно согласился Жора. — Но сделать, я полагаю, кое-что можно.
Он широким жестом сгреб со стола прямо на пол банки, коробки и все прочее и поставил перед столом плетеный дачный стул.
— Пожалуйте.
Вслед за тем он похватал с плиты грязную посуду и убежал с ней, крикнув с порога:
— Сейчас я в большом доме схлопочу что ни-будь пожевать, а ты тут устраивайся.
Он исчез, а когда снова появился, то был нагружен стопкой чистых тарелок и всякой снедью. Веру он застал сидящей за столом перед раскрытыми тетрадками.
— Хорошо тут работать, наверно, — сказала она, оторвавшись от тетрадок и глядя в светлое просторное заоконье.
— Ну и работай, коли хорошо, — откликнулся Жора. — Только сначала давай подзаправимся.
Он сгрузил на плиту все принесенное с собой — масло, сыр, копчушки, разжег керосинку и поставил на нее чайник. Потом подошел к столу, держа в руках тарелку с хлебом.