Шоха притащил от фундамента широкую толстенную доску и приладил её накатом к борту:
- Заводи!.. Да держите вы, ишаки!.. А-а! Лучше дай я сам. Придерживайте с боков... Раз - два - взяли!.. Е - щё - взяли!..
Наконец безжизненное железо на двух колёсах под брезентом газика. Основная масса воздуха в салоне, где устроились приятели, представляет собою раскалённую пыль. Но это их не смущает, они в своей стихии. Вот мелко задрожала сталь, дан задний ход, разворот - и прости-прощай, мой дом родной! Сашок только успевает плюнуть в окошко Надие:"Жди!"
Прошипели по песку и взлетели на асфальт, как из плюгавого ручья в судоходную реку. И всё покатилось в обратном направлении: пески, хлопковые поля, нефтяные вышки. И отлетели за спину и хмель, и муторная, всё чего-то ждущая жизнь, и даже утренние, вдруг ставшие чужими и далёкими, мечты. И лишь дорога, верная дорога, летит вперёд и за собой зовёт. Куда-то нас дорога заведёт?.. Нам кажется, что выбираем мы, а глядь - несёмся по путям судьбы. Так чтоб потом не взвыть, кляня судьбу, ищи не путь к ней, а её саму. Найдёшь судьбу - дорога ляжет руслом. К тому ж найти её - нехитрое искусство. Всего-то надо заниматься делом, к которому спешат душа и тело...
Да как понять, чего душа хотела, когда указчиков у ней нетленный рой? "Иди туда! - кричит один. - И действуй смело!" "Да не туда!.." - внадрыв орёт другой. И ох как трудно быть самим собой... Душа, наслушавшись, уже не может ни внять советам, ни обойтись без них. Но чужеродность их её изгложет, как гложет мысль моя мой бедный стих. Вот потому-то на любой совет душа, не думая, вопит:"Нет, нет и нет!" - и продолжает свой кордебалет. А время мчит, пространство круг сжимает, дорога - вечна, жизнь... а жизнь вот тает!
Дороги вечная тревога, движенья вечного покой - всё нам дано, да взять попробуй! Жизнь ускользает под рукой. Мгновенье, ты прекрасно! Стой?..
- Стой! Сто-ой! - прерывает сиплый крик Вохи речь многомудрого приятеля, раскрывающего двум друзьям познанные им тайны женских душ и тел. Водитель срабатывает двумя ногами "по тормозам" и газик оседает на передний мост.
- Давай! Вниз ручку! Ну дверь, дверь открой! - нервничает Сашок.
- Зачем? - не понимает Воха, напрягшийся на заднем сиденье.
- Да ты ж мне сейчас весь салон облюёшь! Рыгать же счас будешь! Я ж только вчера чехлы новые натянул!
- Да нет, я это... сланцы-то мои забыли...
Сашок долго смотрит на Воху и на его лице отражается осознание переживаемого момента, затем он отворачивается и выжимает сцепление:
- Я т-тебе лакировки подарю! Всю жизнь ходить будешь и детям передашь. Лысак нечёсаный!..
Шоха, полуобернувшись к ним, сладко улыбается.
Когда друзья-приятели въезжают в Городок, вызревают первые признаки вечера. Неожиданно замечаешь, что светоносный, распираемый солнцем воздух возвращается в нормальное состояние и, подёрнутый лёгким, тёплым пеплом сумерек, притухает. И уставшие за день от блеска глаза видят разной тональности серыми пролетающие мимо и жёлто-розовый фасад райкомовского здания, и величественные стены с облупленной побелкой и лапидарной надписью по фронтону "КИНО-МОСКВА-ТЕАТР". Ах, серость сумерек, тревожное межвременье, пора, когда безмолвеет душа, когда нет сил ни думать, ни дышать, когда всё сущее напоено покоем и остаётся обречённо ждать, чтобы томление глухонемое дошло до степени осознанной тоски - и разразится тихий синий вечер!
Чуть не боднув бампером матовые в предвечернем полусвете, крашенные серебрянкой массивные ворота, туша машины застывает. Заглушенный двигатель проявляет, как лакмусовая бумажка, нешумную прелесть наступающего вечера. Атмосфера его кроме тонкого запаха пыли, растворённого в теплоте потухающего воздуха, включает в себя заливистый неостановимый стрёкот сверчков, далёкий ленивый лай и звуки, выдающие близкое присутствие человека: звяканье перемываемой посуды, стук костяшек при игре в нарды, монотонный голос телевизионного диктора. Лязг захлопнутой Шохой дверцы оскорбляет слух своей инородностью. Он обходит машину и долдонит кулаком в ворота, металл которых раздражённо гудит и затихает. На шаг отступив, Шоха отклоняется, будто собирается кинуть лезвие крика поверх ворот:
- Нязик!
Крик уходит в обжитый покой, как в песок.
- Сашок, посигналь ему! - Шоха опирается на капот.
Плоть тишины вспарывают два коротких взвизга и продолжительный пронзительный сигнал: Сашок поставил на газик жигулёвские клаксоны. Друзья ждут. И оседает муть встревоженного действием покоя.