- А ты припозднился, Шаман, – Илья подвинулся и приглашающе похлопал ладонью по обтёсанному бревну, приспособленному на манер скамейки, – так всё самое интересное пропустишь.
- Я эту историю сто раз слышал, – скучающе протянул я, пройдя между деревянными ящиками, занятыми двумя молодыми соклановцами, которых я совсем не знал, – но ты продолжай, мешать не буду.
Я уселся рядом с Ильёй, оставив его по левую руку, и повернувшись к Артёмке справа. Малыш сидел в обнимку с дремлющим у него на коленях Гопой, и смотрел на меня полными беспокойного ожидания глазами. Поймал на себе и озабоченный взгляд Химы, что сидела на раскладном стульчике, предоставленной ей Грызуном. Мы упорно игнорировали друг друга с самого моего возвращения в сознание. В доме Доктора старались не оставаться наедине в одной комнате, а вернувшись в Город, держались на расстоянии. Она злилась на меня после той сцены у дерева, я же не простил ей предательства, и, думаю, никогда не прощу, хоть небеса разверзнутся.
- Ну что, новобранец? – тихо с улыбкой спросил я Артёмку, – готов завтра грызть гранит... э-э-э... наёмничества?
Паренёк с улыбкой закивал, покрепче обняв своего драгоценного кота. Боюсь предполагать, осознавал ли он, что его ждёт, но встречать завтрашний день он был готов со всей своей уверенностью и почти детским оптимизмом. О, Зона, позволь ты ему сохранить за собой эту беззаботность!
- А как остальные? Их тоже приняли? Даже Грызуна? – шепнул он мне в ответ, бросив недоверчивый взгляд на заносчивого новичка.
- Грызуна, к сожалению, тоже взяли, – ответил я чуть громче, когда Илья по требованию слушателей продолжил свой рассказ, – ему я буду предъявлять более жёсткие требования. Ибо не хер про себя невесть что трепать. Боец с химерами, мать его...
Я слегка согнул спину, потёр ладони, протянул их ближе к костру. Боковым зрением заметил, как Хима лениво поднялась со стульчика и, плавно вихляя задом, направилась в нашу сторону, огибая костёр. Хотела послушать наш разговор с Артёмкой, зараза любопытная. Наша группа её уже не касается, а она продолжает липнуть к моим пацанам. Если не перестанет, я буду вынужден пригрозить ей рассказать о её «подвиге» Северу. Он-то не посмотрит, что она девка...
- Что до Бергамота, – я кивнул на болтающего Илью, – начальник не проникся к нему уважением. Дал испытательный срок три месяца. И если рыжий за это время ничего не накосячит, войдёт в наши ряды уже официально.
- Расскажешь ему? – Тёмка просиял. Если бы я не загораживал собой обзор, он бы непременно потянулся к анархисту – донести радостную весть самостоятельно.
- Эй, Шаман, – меня окликнули со спины, и прежде, чем я успел обернуться на певучий женский голос, мне на колени с тихим звоном струн была водружена гитара. Наёмница обняла меня сзади за плечи и на ухо прошептала фразу, – спой, наконец, а? Неужели кусты, по-твоему, более благодарные зрители?
Скрипнув от раздражения зубами, я снял с себя руки наёмницы и, еле вытянув на лице кислую улыбку, спросил у девушки:
- Ну и что тебе конкретно спеть, милая моя?
Если бы не упоминание Химы о кусте, перед которым мы с Бергамотом устроили песни и пляски, я бы от души послал наглую девку ко всем её древним предкам. А так, Хима может напакостить мне, и выложить видеозапись в сталкерскую сеть.
Илья сбился на своём рассказе, дойдя до момента, когда он скакал по крыше от разъяренного пьяного долговца, успевая при этом швырять в того обломки кирпичей. Уверен, бывшего свободовца не столько заинтересовала просьба наёмницы, сколько покоробило моё обращение к ней.
- Что-нибудь. На твой вкус! – лукаво улыбнувшись, девушка кокетливо опустилась на своё место. Не сводила она своего кошачьего взгляда, пока я настраивал побитый жизнью в Зоне инструмент и вспоминал какие-то простецкие аккорды. Не зря, ох, не зря её кто-то проницательный Химерой обозвал. Опасная, хитрая, дура к тому же...
- Ну, сама попросила, – буркнул я в ответ, нехотя прижимая к грифу режущие пальцы металлические струны. Давно не испытывал этого ощущения. Давно не пел. Так, чтобы просто, от души шло. Но пока мои потуги вспомнить хоть что-то вызывали лишь злорадное хихиканье наёмницы, да терпеливое ожидание других товарищей по оружию. Я сбивался, зажимал не те лады и путался в собственных пальцах, а гитара под моим напором окончательно сползла на колени, положением теперь напоминая гусли. Гопа проснулся от моих музыкальных потуг и, проворчав что-то неразборчивое, поспешил уйти от костра куда-нибудь, где будет потише. Или музыкант попрофессиональней. И только Тёмка, оставшись без тёплого комка шерсти, не сводя полных предвкушения глаз, ожидал. И вот как подвести такого, как он? От одного взгляда на него озарение пришло как-то само собой. Бодро вскинув гитару поудобней, я чисто и непринуждённо огласил округу не самым академическим, но точно вдохновлённым пением.
- А не спеть ли мне песню о-о-о любви?! А не выдумать ли новый жанр? Попопсовей мотив и-и-и стихи! И всю жизнь получать гонорар...
Есть такие песни, которые заседают в памяти настолько глубоко, что даже в старости, на смертном одре ты без труда сможешь припомнить аккорды и забацать одинокой костлявой леди что-то ностальгичное и тёплое. Что-то из хулиганской простой жизни, когда ещё собирались дворами и, под тенью обшарпанных подъездных козырьков пятиэтажек, орали во всё горло песни до приезда наряда полиции, вызванного кем-то из разбуженных жильцов. Что-то с давно покинутой нами Большой Земли – отдельного, недоступного нам, сталкерам, мира. Песня здесь, в Зоне, как бы ни была исполнена, для каждого значила что-то своё. И этим своим не делились. Какое-то всеобщее строгое неписаное правило. Стоило мне подать признаки умений и серьёзного настроя, наёмники у костра поутихли. Молча, глядя кто куда они внимали строкам. И в глазах каждого светилось что-то своё.
- Мою песню услышат тысячи глаз. Мое фото раскупят сотни рук. Мое солнце мне скажет – это про нас. Посмеется над текстом лучший друг…
Недолгий проигрыш дал мне шанс оторваться от зрителей напротив и боковым зрением осторожно осмотреть тех, кто мне был намного важнее, чьи эмоции меня волновали куда больше. Насторожившийся до того Бергамот, теперь и вовсе спрятал от меня свой взгляд. Сгорбил спину и отвернулся. Как бы я ни изворачивался, с гитарой наперевес, не смог бы разглядеть его лица. И сидел он совершенно недвижимый, как в статую обратился от одного моего голоса. Зато Хима, еле освещаемая тусклыми отблесками костра, почти сияла. Сидя на своём стульчике, она вся вытянулась в направлении костра. С улыбкой на хорошеньком девичьем личике и жгучим блеском в глазах. Ей поют. Да ещё и о любви! Несмотря ни на что, она всё ещё имеет власть, ещё имеет рычаги давления. А значит, может быть, всё образуется? Может, со временем забудется вся дрянь и будет всё как прежде? Неподдельная заинтересованность заставила меня тихо усмехнуться, и открыто подмигнуть наёмнице.
- А не спеть ли мне песню о любви? Только что-то струна порвалась. Да сломалось перо – ты прости. Может, в следующий раз, а сейчас пора спать.
Ещё не сошло со слушателей это мечтательное, близкое к трансу состояние. Последний аккорд угасающим эхом ещё звучал, отдаваясь в корпусе гитары, когда девушка поднялась со своего укромного места и уверенным шагом направилась ко мне. Ну уж нет, милочка, не для тебя мой голос звучал сегодня! Для другого…
Спустив гитару на землю, я обернулся к Бергамоту. А тот сидел хмурый, потухший, молчаливый. Даже взгляд в сторону отвёл и губы поджал. Эх, горе свободовское!.. Его напряжённый нервный вид заставил меня расплыться в хитрой улыбке. Свободной от гитары рукой схватить его за ворот формы, по-свойски притянуть его к себе. Нахально, бессовестно и тепло поцеловать. И пусть товарищи заходятся хохотом, пусть свирепеет начальство, пусть Артёмка краснеет, сколько ему влезет, пусть хоть вся Зона перевернётся!
- Теперь мы с тобой квиты, – облизнув губы, я с улыбкой на лице протянул гитару замершему в потрясении анархисту, – а ты порадуешь нас сегодня песней, Илюша?