— Оставь ее в покое, колдун! — прохрипел он, скосив глаз на свой тесак, по-прежнему лежавший посреди обломков алхимической лаборатории. Слишком далеко. — На ней нет никакой вины, кроме той, что она любит меня и ненавидит тебя! Ты можешь убить и ее, и меня, но не заставишь ее полюбить тебя!
— Так, еще один, — сказал Кейн неожиданно спокойно и горько. — Ты дурак. Знал бы ты, скольких я уже убил — таких же дураков, как и ты, спасавших Десайлин от коварного чародея. Это ее любимое развлечение. С самого первого дурака… Просто игра. Ее забавляет то многообразие способов, которыми я могу вернуть ее назад. И я потакал ей, раз ей так хотелось. Но она не любит тебя.
— Тогда почему она воткнула кинжал тебе в спину? — Отчаяние придало Маурселу мужества. — Она ненавидит тебя, колдун, — и любит меня! Ты не в силах даже разглядеть чувства женщины, не то что направить их! Ну так убей меня и будь проклят — но ее любви ты все равно не получишь!
Лицо Кейна превратилось в маску нечеловеческой муки, голос стал странен и страшен.
— В таком случае — убирайтесь! — прошипел он. — Убирайтесь отсюда — вы оба! Я отдаю тебе твою свободу, Десайлин. Капитан, я отдаю тебе ее любовь! Забирай свое сокровище и выметайся из города! Не стоит благодарности!
Переступив порог потайного хода, Маурсел сорвал кожаный ошейник с Десайлин и швырнул его Кейну под ноги.
— Забирай свой рабский ошейник! — крикнул он. — Довольно того, что на ее шее остались следы от твоих поганых лап!
— Ты дурак, — повторил Кейн тихо.
— Как далеко мы теперь от Керсальтиаля? — прошептала Десайлин.
— В нескольких лигах, если по прямой, — ответил Маурсел сжавшемуся у него под боком дрожащему комочку.
— Я боюсь.
— Не дури. Мы разделались с Кейном. Скоро рассвет, мы уплываем все дальше и от Керсальтиаля, и от всего, что в нем осталось.
— Тогда прижми меня к себе крепче, любимый. Мне так холодно.
— Морской ветер холоден, зато чист, — улыбнулся капитан. — Он уносит нас на всех парусах к новому берегу.
— Я боюсь.
— Тогда прижмись ко мне крепче.
— Кажется, теперь я вспоминаю…
Но морской волк уже спал. Крепким, безмятежным сном — последним безмятежным сном в своей жизни.
На рассвете он проснулся в объятиях трупа — безобразного, полуразложившегося трупа девушки, которая двадцать или двести лет назад повесилась в городском парке от несчастной любви.