Полностью раздевшись, она взяла черный, шелковый шарф. Устроившись на кровати, в коленопреклоненной позе спиной к двери, она закрыла глаза, и завязала ткань на затылке. Она ненавидела эту часть, ненавидела жертвовать ради него возможностью видеть. Дело было не столько в страхе, сколько в алчности. Она хотела видеть его, как он причиняет ей боль, как он проникает в нее. Он знал, что она жаждала именно этого, поэтому так часто приказывал надеть повязку.
Она ждала.
В ожидании его прибытия, она начала медленно, глубоко дышать, чему он научил ее много лет назад. Вдыхая носом, и заполняя кислородом живот, она медленно выдыхала через рот. Эта техника не просто расслабляла, она, действительно, притупляла остроту волнения. Гипнотическое дыхание убаюкивало, помогая ближе подобраться к саб-спейсу - тому безопасному месту, где ее разум отключался, в то время, как ее тело нещадно терзали. Была и третья причина для дыхательного упражнения, о которой он никогда не говорил, но она не сомневалась в ее правдивости - это было по ЕГО приказу. Даже сам воздух, насыщающий ее легкие, делал это по ЕГО приказу.
Она выдохнула, услышав, как тихо открылась дверь. Напрягая слух, она пыталась уловить каждое его действие. Он молчал. Он редко говорил в такие моменты. Прислушавшись, она с некоторой долей облегчения поняла, что по комнате перемещалась только одна пара ног. Но иногда, он приходил не один.
Она услышала, как чиркнув спичкой, он зажег свечи, и почувствовала, что комната залилась светом. Пять минут или более, прошли в полнейшей тишине, после чего он подошел к кровати. По ее телу прошла дрожь, когда кончиками пальцев он провел по ее пояснице. Удовольствие от потрясающе нежного касания было таким интенсивным, что у нее возникло ощущение, будто ее пронзили насквозь.
Она вздохнула, когда он поцеловал ее обнаженное плечо, и застыла, когда он надел на нее ошейник. Он редко пользовался поводком во время их приватных интерлюдий. Он применял его больше для ее унижения, разгуливая с ней по всему клубу, выставляя напоказ. Но наедине, он просто запускал два пальца под ошейник и тащил ее, как собаку, туда, куда хотел.
Ошейник натянулся, когда его пальцы проникли под кожаный обод. Она последовала за ним, когда потянув, он осторожно спустил ее с кровати. Он всегда был очень осторожным, когда она была лишена способности видеть, внимательно следя за тем, чтобы она ни коим образом не споткнулась, и не причинила себе боли. Причинять ей боль являлось исключительно его прерогативой.
Он подтолкнул ее вперед, и она плечом ощутила прикроватный столб. Одну за другой он завел ей руки за спину, пристегивая к каждому запястью кожаные наручники, отчего она переместила вес своего тела на столб. Сцепив их спереди, он поднял ее оковы над головой, и закрепил высоко на кроватной опоре.
Она застыла, почувствовав, как его ладони накрыли ее лицо. В течение нескольких секунд ничего не происходило, ладони просто оставались на месте, затем покинули ее, медленно скользнули к шее, и, минуя плечи, пробрались сначала вверх по рукам, потом вниз. Очертив их, они переместились к ее груди, соскам, животу, далее, к бокам, и принялись поглаживать ее спину. Одна из его рук скользнула между ее ног, а вторая пробежала по бедрам, ягодицам, вниз по одной ноге и снова вверх, потом настала очередь другой. Наконец, добравшись ладонями до подъема стопы, он легонько провел ими по чувствительной коже. Она старалась не улыбнуться изысканно нежному ощущению его рук, касающихся каждой частички ее тела.
Она знала, что он делал. Если он не брал ее более трех дней, то каждый раз проводил этот ритуал, повторно помечая свою территорию. Ее тело было его территорией, говорили эти руки. Каждый ее дюйм.
Почувствовав, как он отступил от нее, она снова начала медленно, глубоко дышать. Первый удар пришелся между лопатками, однако, она не вздрогнула и не закричала. Второй оказался сильнее, и на этот раз, она поежилась. После десятого удара, вся ее спина горела, словно в огне. После двадцатого, она потеряла им счет.
За повязкой, время приостанавливало свое обычное течение. Пять минут порки шли за целый час. Одна ночь в его руках пробегала за минуты. Час пыток заслуживал благодарности. Казалось, что избиение могло длиться вечно. С ним, даже бесконечность в аду была ничем - так, мимолетным мгновением.