Его, впрочем, озадачило определение «чертовски изящное».
– Вы мне не верите?
Щелкнула, проглотив листок, сумочка с шариками. Зайцеву некстати вспомнилось, как назывался этот фасон у ленинградских проституток – «яйца любимого всегда со мной». От моды Брусилова отстала. А ведь не так уж недурна собой. Если разгладить на лице и снять с плеч выражение вечной усталости. Ее бы приукрасила хорошая, новая одежда, ладная прическа и шляпа – вместо того гриба, что висел на голове. Но одевать у частного портного товарищ Брусилов, очевидно, предпочитал любовницу. Которой писал письма.
– Черт его знает, гражданочка. А вы так-таки сразу и поверили, что убьет? Он вас лупит?
Брусилова вскинула негодующий взгляд.
Зайцев поправился: «лупят» простых баб, в интеллигентных семьях мордобой называется иначе, но и скрывается от других истеричнее.
– Руку поднимал?
– Нет! – запротестовала Брусилова. – Нет!
И опустила глаза.
Не хотелось ее пугать. Но и тревога была понятной. Из письма Зайцев уяснил положение. Брусилова не лаялась с соседками. Она была счастливой обладательницей отдельной квартиры – вдовье наследство от супруга-профессора. И второй брак. Квартирный вопрос запер товарища Брусилова в постылом браке. Избавиться от супруги законным путем, но сохранить лакомые квадратные метры отдельной квартиры представлялось задачей куда сложнее, чем та, где требовалось перевезти волка, козу и капусту.
Как убьет – в письме сказано не было. Изящно?
Зайцев мог только гадать, что бы это значило. Морфин? Но концы в отравлении морфином найдет опытный эксперт.
– Что же делать, товарищ? – снова подняла покрасневшие глаза Брусилова. Голос ее пробирал – как будто кто-то гладил нутро меховой перчаткой. Зайцеву не хотелось глядеть – хотелось просто слушать. Взгляд разбил бы волшебство. Тем более что делать было нечего. Письмо и письмо. Фигура речи. Товарищ Брусилов легко отбрешется и будет прав. Уголовный розыск не занимается преступлениями, которых нет. Но не скажешь же: «Вот когда убьет, тогда и приходите».
– Что же мне делать?
Дивный голос: голос Джильды, Тоски, Чио-Чио-сан, Аиды.
Он посмотрел ей в лицо, постарался, чтобы взгляд вышел теплым, а тон серьезным, но ободряющим.
– Быть осторожнее. Присматривайтесь. Не отправляйтесь с ним в одиночку, особенно в глухие места.
– Дача?
О, и дача тоже имеется. Брусилова, тогда еще не Брусилова, а профессорская вдова, была лакомым кусочком; дача ухудшала дело.
– Например.
«Боже, что я несу! Он же может ее просто придушить, причем где угодно. У мужчины всегда преимущество: он физически сильнее женщины».
– И все?
Зайцев не ответил.
– Он знает, что я взяла письмо!
А если не фигура речи? Сейчас он ее в любом случае не тронет, прикинул Зайцев. Раз знает о письме. Фитилек-то пригасит. Затаится. И даже изобразит воскрешение чувств. Зайцев решил, что все же наведается к товарищу Брусилову для воспитательной беседы: пуганет. На всякий случай. Записал адрес.
Ночью, не успела бригада разойтись по домам, их погнали на новый вызов. Труп. «Русалка», – уточнил Самойлов. Так на их жаргоне называли утопленниц.
Выловили ее из Фонтанки. На воде плясали блики – круглое личико луны казалось пробитым в небе с помощью канцелярского дырокола. Женщина лежала на животе. С мокрой плети волос, с потемневшей, облепившей тело одежды стекала, сочилась, тут же подергиваясь пылью, вода. В лунной темноте она казалась кровью.
– Свидетели есть?
– Какие! Ночь-полночь.
Ночь, увы, была не белая, а самая обычная, хоть и ясная. В такие ночи мало надежды на гуляющих прохожих или просто не спящих, что таращатся в окно.
Подошел Самойлов.
– Дворник в парадной, – он махнул в сторону набережной, – показал: видел гражданку, бежала.
Подошел и дворник.
– Здорово, уважаемый, – шагнул к нему Зайцев. – Что за гражданка?
Борода у дворника росла от самых глаз, зато была подстрижена коротко. В глазах сияла едва сдерживаемая важность. Очевидно, ему было что сообщить.
– А такая, что мокрая!
Зайцев не понял.
– Эта гражданка? – показал он на утопленницу.
Дворник уставился на тело.
– Ишь ты.
Перекрестился. Но не мог отвести любопытных глаз.
– Эта гражданка? – пробудил его Зайцев.
– Может, и эта, – нехотя очнулся дворник – мысленно он, похоже, уже репетировал свои рассказы любопытным жильцам: кого нашли, как нашли. – В темноте один черт.
– Так-то оно так. Так, может, вовсе гражданин бежал, а не гражданка?
– Каблуки стучат. Значит, гражданка.