видавшие виды почтенные углы даже не знали что подумать.
А господин Кабальеро шёл… проходил мимо и никого не замечал…
минуточку… он что, влюбился?
Собиратель лекарственных трав, отставной доцент кафедры ботаники, шёл,
бежал, как если бы какой-нибудь Борей, по договорённости с Амуром, Сиренью
и Временем, гнал его в спину. Куда? зачем?..
62
«Какое кому дело? Что вам всем до моей любви? Моих страданий? Моей
неосуществимой мечты?»
В окнах, куда ни глянь – всё по двое, по двое, по двое… как на сельском
лубке – глаза будто серебряные блюдца – счастливые… румянец, как у
Милитрисы Кирибеевны, во всю щеку… притихли, замерли, можно сказать -
любовь окатила их горячим, и не моргают даже; на лавочке – милуются,
целуются; ладные, ненаглядные, друг от дружки не оторваться; и тоже -
румянец от напряжения момента; из палисадников – охи, охи; осипшие,
помрачительные, сногсшибательные, фикусы всякие и фокусы, и шуршания; на
крышах пузатенькие – по два, в одно сплочённые, алые сердечки, словно
птички, повыскакивали из форточек, уселись вместо флюгера и
расплёскиваются колоратурами: на все стороны света сладкой сладостью о
нежной нежности. А на часах городской администрации минутная стрелка
никак не расстанется с уходящей минуткой… дёргается, дёргается… ах!.. сил не
хватает оторваться… дёргается, дёргается… ах! и в новые объятия… а там
выстроилось их, в очереди…новых объятий…
… объятия, признания, целования, любования, обжигания, рядом, вокруг,
мимо, мимо… всё по двое и только он – один… в наваждении… мимо, мимо…
хоть закрой глаза и заткни уши.
В этот раз сиреневый коллапс застал на мысли о бренности живого, о
старении чувств…непробиваемым стал панцирь, да никто и не собирался его
пробивать (не собирался, да вот, оказывается), память ещё пробует извернуться
(не извергнуться, куда там уже? а извернуться) каким-нибудь лакомством, но
всё менее аппетитными кажутся розы… душистая рута… пьянящая, жёлто-
прозрачная акварель, платьице клёш… тонкой кисточкой по краям… распустила
кружева, вот, сейчас, готова присесть в старинном… поклоне-реверансе…
томит… прозевал… теперь уже что?.. прозевал… дрожащую на ресницах
любовь… пропустил, променял… такая любовь… она же есть… такая – в
зацелованных опухших губах… раз есть – кому-то досталась… поздний
одинокий шмель… садится на жёлтые ромашки, а те возмущённо
раскачиваются… нет в них уже ничего; во всяком случае, нет того сладкого,
тягучего летнего нектара… осталась только настоянная горькая липкость…
Эй, эй, эй! господин Репейник! Легко решили отделаться…
Воспоминаниями да сожалениями! У нас весна! Весна сейчас! Самая пора!
Сирень!..
И тут он схватился за сердце и вышел в дверь… поднял глаза и увидел
содрогающийся вокруг от любви мир, и увидел её…
Так, колосьев лишась, возгорается лёгкое жниво…1
…ах! какая Дафна?..
Ошеломлён красотою Юпитеров сын…2
1Из Овидия.
2Там же.
63
… какая Герса-роса?..
Новым огнём запылал;
На Левкотою глядишь;1
…какая Левкотоя, Дриопа, Аретуза?.. Ты звонче нимфы, стремительней
горного ручья, прозрачней ключа, алей зари, белей белого дня, ярче звезды… да
что там говорить… в очередной раз подстерегли Лепушка… то бишь, уже
Чертополоха, Сирень и Время, но в этот раз всё по-другому. Он не смел… не
смел, хоть неистовствовало неистовство внутри, хоть рвалось наружу ласками;
не смел… потому что ласкать хотелось то, что никогда уже не согласится, чтоб
ты его ласкал, никогда не ответит на твои ласки и никогда не задрожит
желанием твоих ласк. НИКОГДА обрушилось на него, застало вдруг и вдавило
в прошлое – тяжёлое и уже пустое, как безысходный вздох-выдох. А будущее,
НИКОГДА, превратило в одиночную тюремную камеру, без окон, без дверей и
без надежд из неё выскользнуть… разве только в другую жизнь…неужели есть
ещё и другая?..
Вот она, капустница, летит… куда?.. зачем?.. под капустным листом
оставила она своё будущее… а теперь?.. куда?.. и лишь костёр, который
специально для этого случая распалил демон жалости, избавит от напрасного
трепыхания или река встретится и накроет мягким спасительным удушьем…
удушливое убьёт безличное местоимение «ни-ког-да»… сквозь безличие
которого проступает лицо… и господин Время, потому что он величина вечная,
и удивляется совсем не тому, чему удивляются величины преходящие -
господин Время, если ему даже жалко, всё равно пройдёт мимо и дальше.