Николай Николаевич Ободников
Сирены Амая
© Ободников Н. Н., 2023
© Оформление. ООО Издательство «Эксмо», 2023
Часть I. Берега
1. Наказание Аннели
Марьятту пошатывало от усталости. Временами перед глазами вставал образ двух зеленых холмов, способных накормить стада овец, а потом с неба начинало изливаться пламя и холмы вскипали. Затем они проваливались, и на их месте возникала огненная шахта, уводившая в недра земли.
В груди вспыхнули два очага боли, и Марьятта застонала. Действие обезболивающего заканчивалось. В голове пронеслась безумная, но правдивая мысль: Красный Амай следит за ней тысячами глаз, прислушивается к ее дыханию. К счастью, глаза, которые могли бы обнаружить ее грех слабости, были обращены в другую сторону.
На небольшом деревянном помосте кричала Аннели, одна из немногих в общине, чье лицо было ровным, как крылья бабочки. Ее прерывистый вопль, походивший на стон рожавшего в муках животного, разрывал ночные звуки тайги и, отражаясь от камней, уходил в звездное небо.
В отблесках факелов было видно, как Аннели, голую и безгрудую, удерживают две фигуры в черных рясах. Секунда-другая, и девушку поднимут на плечи, ее похоронное ложе.
«Камни – ваши матери! Они же вас и прихлопнут!» Марьятта едва сдерживала себя, но это не мешало ей кричать в своем внутреннем мире. В глазах все расплывалось, и она быстро протерла их ладонью.
За помостом и под ним сгущалась тьма. Марьятта знала, что там находится огромная дыра в скальном массиве, ведущая прямиком в живот их бога. Дыра так и называлась – Глотка Амая. Да и могла ли по-другому называться пасть, не ведавшая никакого насыщения?
Крики несчастной Аннели сменились захлебывающейся отрыжкой, и ее стошнило кровью. Такое нередко случалось, когда желудок был заполнен пищей. В таких случаях бусины, прежде чем обжечь внутренности и прикипеть к ним, выталкивали наружу все лишнее. Как правило, вместе с кровью.
Джакко и Димитрий зашептались, вытягивая шеи, и Марьятта ощутила злорадство. Ей было жаль Аннели, но она хотела, чтобы все пошло не по плану. И если уж земля не провалится, чтобы сожрать всех, то пускай хотя бы это крошечное отклонение досадит остальным. Одна из фигур присела и принялась шарить пальцами по крови, исторгнутой Аннели. Наконец показала, что все в порядке.
Люди, казавшиеся призраками в оранжевой тьме, оживились. Марьятта не видела лиц, не желала смотреть на них, но догадывалась, что сумасшедшая радость превращала улыбки в оскалы, а глаза – в горящие угли. Даже дети напоминали крошечных истуканов, впавших в ночной безумный раж.
Справа колыхнулись черные ленты широкополой шляпы, и Марьятта беззвучно ахнула. Вирпи, одна из страшнейших женщин общины, стояла совсем рядом. Навеваемый ею страх происходил от осознания того, чем именно она занималась в сарайчике со странным и бессмысленным названием.
Вирпи запрокинула голову и тяжело задышала; глаза выкатились, губы задрожали, выталкивая бессвязные слова благодарности. Это состояние исступления, будто по цепи, передалось остальным, и вскоре Марьятта, едва не съеживаясь от ужаса, очутилась в центре бормочущей толпы. Ритуал впервые вызывал у нее такое отвращение.
Аннели испустила крик, который с уверенностью можно было назвать воплем яростной обиды.
– Я просто хотела другой жизни! – прорыдала она.
Ее голос, словно длинная игла, уколол мозг прямо сквозь череп. По крайней мере, такое ощущение возникло у Марьятты. Но куда важнее было то, что она распознала в этом рыдании. Ересь. Слабость, облеченную в слова. А еще мечту, которую убивали на глазах нескольких десятков человек.
От группки фигур в рясах, обособленно стоявшей у помоста, отделилась самая высокая. Антеро. Если кто-то и должен был ответить вероотступнице, так это старейшина.
– А ты попроси о другой жизни лично, – посоветовал он, обращаясь к Аннели. – Только говори громче, экотаон: чтобы Он тебя услышал. А еще лучше – вопи об этом.
В груди Марьятты все замерло, кровь будто смерзлась от страха. Из дыры выползало тяжелое и мощное дыхание.
А потом оттуда рванул рев.
Сперва он напоминал протяжный выдох, несший в себе простейший звук, который мог исторгнуть даже новорожденный. Затем звук трансформировался в нечто визгливое и настолько глубокое, что оно могло принадлежать только древнему существу, выражавшему ярость где-то глубоко под тоннами земли.
Несколько рук встряхнули Аннели, на мгновение приглушив ее рыдания, и подняли. Марьятта, единственная, кто не запрокинул голову в экстазе, в последний раз посмотрела на эту маленькую девушку, лишенную даже права называться женщиной.