Переглянулись Томилка с Илейкой, с Авдеюшкой. Мотнул Илейка гривой согласно, тихо кивнул Авдей.
-По рукам, - сказала за всех Томилка.
***
Возвернулись хозяин с хозяюшкой, привезли гостинцев. Шумно стало в дому, ярко, весело. Приметила тут хозяйка тугую повязку на руке Томилки, ахнула, схватилась за щёки.
-Нешто поранилась, Томилушка? Как случилось?
-С колуном не поладила, - Томилка виновато опустила голову.
Осерчал хозяин, спросил с сына.
-Что ж ты, поросёнок, не подмог девочке?
Засопел Илейка, но слова не сказал, только глазами в пол уткнулся. Вступилась Томилка, сказала горячо:
-Подмог, подмог! Кабы не Илеюшка, круто бы мне пришлось!
Покраснели щеки у Илейки после тех слов, улыбнулись отец с матерью, переглянулись украдкой.
Выросли детки.
Мормагон
Четвёртый дён пути, а хорда всё лежала смирно, ни разу не взбрыкнула-не взыграла. Удача. Первое время шли осторожно, в любой момент готовые в оружие. После третьей ночи Вьга разрешил чуть расслабиться, но бдительности велел не терять.
Мормагон сидел без движения.
Как вышли из Гуслиц, так и не шелохнулся ни разочка. От этого еще мутошнее делалось. Вьга был за старшего-коренника, Горица и Велта пристяжными, а замычкой брёл Мол. Четыре бойца-зубца, один диск княжеской бороны. Бывалым только Вьга числился, недоросли в эту ходку последнее, выпускное испытание сдавали. По наущению тримудрого вежды утвердили в помощь по четыре лома с каждого угла клетицы-ребрицы. Лишняя подмога ученикам на тот случай, если полезет пленник.
Не лез.
Мол ступал осторожно, смотрел под ноги. Отпустило живот, зато теперь пекло голову, будто солнышко на колышке там верталось. Жмурился, смахивал слёзы. Солнца-то не было, размазня одна. Словно кислым тестом весь свет залепило.
И во рту кисло, железно.
Горица, добрая девка, намешала ему питья с горькой птичьей травой. С той травы ему полегчало, иначе хоть ложись да помирай. Такая беда приключилась. Рад был, что спутники подобрались хорошие, не дразнили обидно.
Избранная хорда тянула спину круто, забирала далеко от больших дорог и узлов. Зато короткой была, на семь дён пути. Всего три продержаться осталось, а там примут мормагона специальные люди, братья-вертиго, обученные с таким вот зельем обращаться.
Ныкался узник под шкурой горной мыши. Шли от углов костянки-клети звонкие злые цепки, змеиными пастями держали запястья-щиколотки пленника. Не вырвется, в который раз думал Мол, взглядом обегая убережение. Эдакую снасть, словом прокаленную, и водяной бык не порвёт, не то что мормагон в теле хилом, человековом.
Засмотрелся, споткнулся, чуть язык не прокусил. Хорда после дождей распустилась, в серой кисельной грязи вязли ноги и высокие обороты клети.
Иногда приходилось подталкивать самодвижку в зад, тогда дружно налегали плечами, выводили на сухое. Хорошо, что клетушка на своём ходу была, цеплялась оборотами за жилы, втопленные в спину хорде.
По бокам от хорды тянулась лесная непроглядь, сжатые поля чередовались с заброшенными, выморочными. Стыли озёра рыбоглазые, проползали мелкие станы с посаженным на высоченный шест оборотом. У тех, кто пожирнее, на оборот местили ленты-пестрядь, у сереньких болтались верёвки, деревяшки, курьи косточки.
Мола учили, что иные громоздят посередь узла-стана соломенную Козу и ей кланяются. Любопытно было бы глянуть...
— Эй, Молка, кончай по сторонам пучиться, айда к обочине править, — густым селёдочным басом окликнула Велта.
Мол спохватился, уцепился за свой угол. Завернули клеть, сгоняя с хорды. Клетица упрямилась, цеплялась оборотами, но в конце послушалась, встала, как надо. На ключ.
— Добро, — сказал на это Вьга, отряхивая руки в кожаных рукавицах. Коснулся костяного жала в набедренном креплении. — Хорошее место. Здесь и заночуем.
Дружно глянули на малый стан под боком. По порядку, в самих жильных местах ночевать-дневать нельзя было. Рядом стоять ‒ пожалуйста. Мол все правила крепко выучил, на зубок. Без того в ходку не пускали.
Место Вьга подобрал им славное, сухое, на взгорке. С одной стороны лес большой, с другой становье малое. Клеть утвердили, обороты колодками подбили, чтобы не снялась вдруг самочинно. Вьга углы проверил, пока Горица огонь заводила, а Велта в лес отлучилась.
— Печевом тянет, — тихо вздохнула Горица. Красивую её голову, смуглый лоб блестящей гадюкой обвивала коса. В голосе слышался певучий, лёгкий призвук речи горних жителей, — вы как к людям пойдёте, испросите свежего? А я трав соберу?
— Сделаем, сестрёнка, — прогудела Велта, сбрасывая с крутых плеч охапистую ношу веток. — Пойдем-пройдём, малой. Авось, хрящами своими народ разжалишь, домашнего погрызем на сон.
Вьга лишний раз сверился с путеходной картой, кивком отпустил, одобрил. Держалась компания свободно, но без согласия коренника никто и с места бы не стронулся.
Мол с Велтой спустились к стану, вышли на змееловную тропку. Мол смотрел на спутницу сзади. Крепкая костью, широкая как табуретка, белёсая и светлоглазая, Велта пришла откуда-то с северных рыбацких берегов. В училище Мол, бывало, огребал от неё изрядных насмешек, только к выпуску сдружились. И правду сказать, кто тогда над ним не посмеивался? Единственный сынище славного зубца-перехода, да не от честной жены, от рабы смуглокожей прижитый. Та ещё совсем девчонкой была, померла родами. Мол получил от неё диковатые, косые, как у зайца, глаза, горячую кожу и густой чёрный волос.
Украдкой вздохнул. Скоро темнело, ночь шла, выкашивала остатние хилые лучи.
Стан к хорде стоял боком, по-птичьи поджавшись на всхолмье. Перешли мост из бревен в серой лохматой шкуре, кинутых поперек тощего горла ручья, булькающего в рогозе. Дальше заросли густели, крепли, там паслась чья-то животина. Мол разглядел кончики рогов и мокрый длинный хребет.
— Не шумно живут, — заметила Велта, когда проходили в ворота. — Если вообще живут. Гля...
Одна створа была закрыта, вторую, видимо, забыли подтянуть.
— Скотина-то выпасается, — сказал Мол, оглядываясь. — Значит, и люди должны быть. И на карте место зелёным крашено, вочеловеченое.
Как и положено, шест-ветрогон торчал посередке, оборот крутился, играли ленты вперемешку с цепками и деревом, постукивали-позвякивали в пасмурье. Если бы деревня стояла неживой, то и ветрогона бы не стало.
В окошках кой-где теплился свет, жирно-жёлтый, как топленое маслице. Ходили куры, квохтали, скребли лапками, выклевывали в траве мурашей. За плотной изгородью ворчала собака. Мол оглянулся, словно в спину толкнули: главные ворота стояли крепко запертыми, зажмуренными.
— Эээ, — протянул неуверенно, трогая за плечо спутницу, — смотри-ка…
Велта не поспела оглянуться. Их окликнула баба ‒ вышла из калитки, суша руки о расшитый передник. Ворчащий пёс смолк.
— Поздорову, люди, — распевно сказала хозяйка, откидывая голову. Оглядела тёмными, матовыми глазами. — Ищите кого али закружились?
— Поздорову, красавица, — отозвалась Велта, — путники мы. Думали повечерять, свежего хлеба купить, молока сторговать. Найдется?
— Отчего нет, — женщина белозубо улыбнулась. Поправила укрывающий голову платок. — За мной ступайте. Как раз молочко парное подоспело.
Послушливо ступили за бабой в ворота под перекладиной-чуром. Чисто подметенный двор, поленница, оборот сломанный... Пса не оказалось.
— А собачка где? — глупо удивился Мол.
— Да что у меня красть-то? — Баба руками всплеснула, обернулась на него с улыбкой. — И то сказать, все свои, стан малый…
В сенях не оставила, провела за собой. Пахло хорошо, вкусно. Воском пчелиным, печкой, печеным мясом. Мол ударился лбом о воронец, схватился за шишку. Зашипел.
— Экий ты жердяй, — усмехнулась на это Велта, принимая от хозяйки щедрый ломоть хлеба.