Бережно завернула в тряпицу, спрятала в суму.
В берестяной туес отправилось молоко, до которого Велта была лакомица. Пока женщины беседовали, Мол, потирая ушиб, оглядывал горницу. Опрятно, хорошо и постель даже на вид мягкая, пестротканым покрывалом застеленная.
— А то, может, у меня бы остановились? — молвила хозяйка. — Или дело это, под дождиком ночевать. Добро бы летечком, так осень уже на изломе.
— Не привыкать, милая, — Велта подмигнула, огладила себя по бокам, — я точно не застыну, а этого задохлика, случись что, отогрею…
Обе фыркнули смехом. Мол только головой покачал в смятении, убрался к окну, дальше от насмешниц.
На подоконной доске стояла малая, из дерева вырубленная куколка. Навроде тех, с которыми малята играются. Темненькая, со стесанным личиком. Видать, старая.
Мол, любопытствуя, тронул диковинку пальцами. Мокро стало пальцам, как от сырой ветоши. Сощурился, поднес руку к глазам. Темные пятнышки, но рассмотреть не успел. За окном что-то крупно прошло, тяжело, развалисто ступая, сунулось рогатой мордой в пузырь.
Мол вздрогнул невольно, выронил игрушку.
— Корова моя бродит, экий ты пужливый, — баба посмеялась.
— Пойдем уже, хватит страмиться, — Велта потянула Мола за рукав прочь.
Мол смущенно вернул хозяйке поклон, быстро глянул в сторону окна. Куколка теперь мостилась в самом уголке.
Когда уходили из стана, Мол все оглядывался. Велта его стыдила, поругивала вполголоса. Не дело куколки бояться, это Мол и сам понимал. Когда мост обратно переходили, тоже прислушивался, приглядывался, но скотину, видимо, уже хозяева загнали.
Спутники встретили радостно. Хлеб разделили поровну, но Мол от своей порции отказался. Живот еще крутило, а лес хвойными был, колючим.
Воды кипяченой с травой распаренной напился и вроде нутро успокоилось. Так и спать легли, черед Мола сторожить на утро приходился.
Встать, однако, пришлось куда раньше. Мол, тихо ругаясь, вылез из-под плаща, пошел к кустам. На обратном пути только приметил, что костер исчах, а Велты не видно. Вьга и Горица крепко спали.
Мол подкинул в огонь заготовленный валежник. Пламя взметнулось, затрещало сухим деревом. Мол распрямился, оглядываясь и увидал скорчившуюся на земле Велту.
Кинулся.
— Молоко... Поганое, — сквозь зубы простонала белая, как известка, девушка, — у Горьки в суме трава твоя, дай…
— Сейчас, — Мол торопливо обернулся, открыл рот звать на подмогу, да только засипел.
На верху клети сидела, по-лягушачьи расставив острые коленки, темная фигура. Вроде человек, но какому человеку взбредет такое чудство?
Друзья спали крепко, не чуя беды, Велта была сейчас не воительница. Вскинул Мол правую руку, окрученную браслетом, бухнуло горячей сжатой волной.
Тварь смело в темноту, как в прорубь. Мол помог Велте подняться, на себе дотянул к костру.
— Что же спят, — просипела та, косясь на друзей, — ить молоко я одна пила.
У Мола подрагивали руки, пока рылся в сумке. Правая, стрелковая, вовсе замлела. Нашёл холстяной мешочек с сушью, принюхался ‒ оно. Щепоть кинул в деревянную чашку, залил водой, хорошо протолок ложкой. Помог Велте напиться, сам ‒ глаза во все стороны. Бродило что-то вокруг их становища, вздыхало. К огню, однако, не совалось. Стереглось.
Пугалица на запах живой вышла? Дак по осени они в норы ховаются, до весны спят.
Велта кое-как села.
— И не сблевать с этой дряни, — процедила, утирая белыми пальцами губы, — доберусь до сучки, на сухую выпотрошу, как рыбу гнилую.
Мол пробовал растолкать друзей, пробудить от вязкого сна, но не вышло, крепко спали.
— За мормагоном пожаловали, отбивать будут, — Велта толкнула его кулаком, раскрыла ладонь, протягивая катушку красных ниток. — Бери. Обмотай клеть, я покамест зубы железные воткну. Браслет готовым держи.
Мол не сразу, но признал нитки. Такие как огненную границу-стражницу ставили, нитки дорого стоили, из крови их пряли, на змеином молоке калили.
Цепи в клетке зазвенели звоном. Не иначе, мормагон почуял подмогу. Мол поспешил к клети. Мышиная шкура лежала блином, а сам мормагон стоял в дальнем углу, приникнув к прутам головой и руками.
Мол сглотнул.
Говорили, что изловили когда мормагона, то урезали ему языки тримудрые вежды, а было языков у него четыре ‒ птичий, звериный, рыбий и человечий. Еще говорили, что сами кнуты той ловитве пособляли, а без них не видать не ведать бы охотникам князевым удачи.
— От прутков отойти, — сказал Мол.
Голос его стал тонким, будто канитель.
Мормагон обернулся.
Видом он был человек. Сухой, тощий как щепка, высокий. Волосы ему обскубали, чтобы не мог силой пользоваться, черная стерня на черепе торчала. А глаза оставили для вертиго, не выскребли. Горели они ярко, манко, огнями больными, болотными.
Сдвинулся от прутков, звякнув цепями.
Мол завязал нитку на первом ребре-пруте, пошел вокруг клети, разматывая катушку. Следил за мормагоном. Мормагон следил за ним. Всей одежды на нём было ‒ порты ниже колен и из крапивы спряденная безрукавка.
Одну сторону не успел Мол доделать.
Жаром опалило бок, с ног сшибло, навалилось. Мол вцепился руками в рыло, отталкивая от себя, не даваясь на зубы.
Тело у налетевшей из темноты твари было как у подлетка человечьего, а голова лягушачья, зубастая, как девичий гребешок.
Язык высунула, облизала руки Молу, будто уголья высыпала.
Мол заорал, лягнулся, отбрасывая тварь на прутки. Та вновь растопырилась, но отчего-то не прыгнула.
Мол откатился, на ноги вскочил и замер.
Держал тварь мормагон. Руки из клети выпростал и ладонями сжимал уродице голову. Подержал так недолго, и обмякла тварь, под обороты свалилась.
Мормагон же глянул пронзительно.
— Сделал? — глухо спросила Велта над самым ухом.
Мол подпрыгнул. Голос у девушки сел в глухой, пропеченный, будто мужской.
— Ага, — кивнул, торопливо отворачиваясь от пленника. — Почти. А ты ножи поспела воткнуть?
— Поспела, — Велта тяжко вздохнула и за ее спиной, в проблеске умирающего огня, метнулось изломанное многоногое, — воткнула.
Подошла ближе.
Мол похолодел. Попятился.
Велта сама на себя не проходила. Белое проступало сквозь кожу инеистым пушком, словно девушка изнутри леденела.
— Не помогла трава, значит, — пробормотал Мол, рукой ощупывая ребро клети.
Там был заложен ключ, снимающий недвижение самоходки. Молоко не иначе паучьим оказалось, снежным, что изнутри оплетает человека, делает его своей куклой, и так в нем катается.
Один глаз у Велты еще смотрел, второй стекленел, как полынья льдом подергивался.
— Пойдем со мной, — Велта споймала его за рукав, потащила, но с другой стороны ухватил Мола мормагон.
— Пусти, — басом сказала ему Велта.
Мормагон потянул к себе. Мол заболтался, как тряпичная кукла. Один не пускал, вторая не желала сдаваться.
Велта вдруг пришагнула, распахнула рот, показывая затянутое паутиной горло, но больше ничего не успела. Голова её дёрнулась и Велта мешком обвалилась наземь.
— Сымаемся, — прохрипел Вьга, опуская руку.
Наручи у него были не чета ученическим. Кованые, по два на каждую руку. Такими и стрелу отбить можно, и прибить до смерти.
Горица и Вьга двигались как деревянные. Девушка молчала, сухо, надрывно кашляла; Вьга, хоть и овладел языком, говорил коротко, отрывисто, словно через боль. Лоб его блестел испариной.
Клеть вернули на хорду. Велту пришлось оставить. Белое проросло через одежду, обернуло девушку сугробом. Что оттуда выберется, Мол не знал и знать не хотел.
Сберегая силы друзей, старался больше остальных.
— Не надсадись, — построжел Вьга, заметив это, — ты нам на своих ногах нужен.
Мормагон беспокойно поглядывал назад и вдруг поднялся, выпрямился.
Мол запоздало подивился, что видит его так ясно. Словно не ночь была, а сумрак вечерний, летней водой промытый. Должно быть, пригляделся, утешил себя думкой.