Опять высветлело; кости разом счернели. Точно обуглились.
Молока же на дне бадьи вовсе не осталось, будто все кошки вылакали.
Сивый нахмурился.
— Косточки-то те вороные, — проговорил задумчиво.
— Вороные?
— Значит, хозяюшки ихние кудесы били. От того кости будто легчают, обугливаются. Наподобие птичьих делаются.
Сивый подпер голову, задумался, постукивая длинными пальцами по краю бадьи. Неожиданно встрепенулся, вскинулся.
— А дашь сечицу свою поглядеть?
— Зачем это? — тут же насторожился Сумарок.
Светить оружием не любил. Носил скрыто, не похвалялся диковиной.
— Надо, — Сивый щелкнул железными зубами, но пояснил. — Оценить хочу, ладно ли против суща будет или подкрутить настройки.
Что подкрутить, подумал Сумарок, но потянулся за сечицей.
Оружие его было кладенцом; в мирной форме спало, прижимаясь к коже предплечья. Под одеждой не видное, но в кажный миг готовое змеёй выпрыгнуть да ужалить.
Закатал рукав, показал. Сивый поглядел. На запястье браслетка да у локтя, между ними — струны не толще перьевой птичьей ости, однако много, много крепче.
— Как орудует? — спросил кнут.
В голосе его не было праздного любознательства.
Сумарок отшагнул, чтобы не задеть лихом, прикрыл глаз и выбросил сечицу. Мерцала сечица, видом своим на узкий травный лист похожая. На свету прозрачная, каждую жилку видать.
— Ишь, — Сивый присвистнул, упер руки в бока. — Махаться-то хоть умеешь?
— Не умел бы, так здесь не стоял, — процедил Сумарок, обиженный сомнением.
Сивый вдруг легко вскинул ногу и ударил его — не сильно, в бедро приложил.
— Сдурел?! — охнул Сумарок, приседая.
— А ты что, подушка? Бить-набивать?
На кнута руку поднять? Смешался Сумарок, но Сивый зубы оскалил, с ноги на ногу прыгнул и от второго удара чаруша убрался. Прикрылся сечицей. Загудела та, засердилась. Цвет переменила — как чешуя рыбья.
— Ну?!
Достать Сивого никак нельзя было. Даром что комнатка тесна, а кнут скользил боком да козлиным отскоком, насмешничал, руки за спиной держал. Одними ногами обходился. Сумарок во вкус вошел, употел весь.
Под конец Сивый припечатал голову сечицы носом чебота, прижал к половице.
— Баста, — выдохнул жарко. — скажу так: будет с тебя толк, ежели выживешь. Покажу пару махов, так и быть. А то плямкаешь, как мухобойкой. Точнее надо. Острее...
И — показал. Сумарок от такого внимания не знал, чего ждать, куда деться. Учителей у него допреж не было.
Поблагодарить не успел, а Сивый будто разом интерес потерял.
— Так. В общем, надо мне одну думку проверить. Ты покамест тут понюхай, среди народа потолкайся, авось что углядишь-услышишь.
— А ты куда?
— Не волнуйся, деточка. Я — лётом. Туда-обратно.
Только дверью хлопнул.
Сумарок башкой тряхнул, сечицу прибрал. Поглядел на черные кости в бадье. Дух от них стал тяжелый, нехороший. Сумарок покривился. К запахам он был чуток.
Сам же пошел людей смотреть. Мыслил — сыскать головного да спросить за колдунниц, за разоренные домовины. Уж кому знать, как не ему.
Гудело кругом, хохотало да взвизгивало. Били в барабанки, дудели в жалейки да свистели в калюки, железом громыхали, гремели колокольцами да трещотками. Пели на разные голоса, на разные склады. Полыхали ставы, плелись хороводы волокнистые — крепче прежних.
Сумарок брел через хороводные тенета, с трудом отцеплял от одежды руки, отводил чаши и яства. Смотрел, смаргивая: от огня глаз резало, а Глазок он берег, прятал в темноте.
Головного не видно было, зато вдруг мелькнула за спинами плясунов, засмеялась...
— Стой! — крикнул Сумарок, надсаживаясь. — Стой!
Ослепила улыбкой, метнулась тенью от полыхающего става. Только коса хлестнула.
Сумарок кинулся следом. Пробивался через ряды хороводящих, а девица что куничка — подныривала под руки сплетенные, с хохотом вертелась. Подол сарафана взвивался, кружился, ноги гладкие показывая.
Как не иззябла?
Добежал, почти схватил за косу — как сквозь землю упала.
Моргал Сумарок, стоял столбом. Дышал глубоко; на языке таял нагарный снег. Гудело в ушах, в костях: от огня, барабанок да топота плясового.
— Ты чего здесь скачешь? — спросил Сивый, вырастая перед ним.
Как лист перед травой.
— Девку видел?!
— Видал, — Сивый насмешливо сощурился. — Чай, не первый годок среди людвы трусь. Нагляделся на всяких.
Сумарок махнул с отчаянием.
— Нет, то другая. Особая.
— Чем же?
— Ну...Такая. — Сумарок смешался, тяжело дыша, облизал губы. — Как куница. Я мыслю, магесница. Она точно что-то знает.
— Уж не эта куница ли тебя искусала? — рассмеялся на то Сивый, по плечу ударил.
Их танцующие огибали, не тянули. Чувствовали породу кнутову, природу лютую.
— Пойдем. Девку свою после отыщешь. Может, сама нагрянет, если ты ей по сердцу пришелся.
***
Вскинулся Сумарок на стук, вытаращился.
Сивого в комнате не было. Бадью они загодя опорожнили: кнут как обещался кости огнецу отдал. Бяшек-барашек — золотые рожки, черные ножки — и крошечки не оставил.
Уснул после всего чаруша мертво.
Даже светец не погасил.
Стук повторился.
Сумарок, ругаясь, выбрался из-под одеяла, отпахнул дверь сердито и замер. Девка-куница глядела шалыми очами, скалила зубы.
— Ты, — выдохнул Сумарок. Дернулась рука к оберегу. — Ведь...
Не дала девка договорить. Прыгнула, как кошка, с места, оплела крепкими худыми ногами Сумарока за пояс, рот закрыла ртом.
Все ухнуло в голове у Сумарока, жарко стало животу.
Забыл все слова.
Чудная девка, думал Сумарок после.
Вот — играла с тенями. Сидела, подобрав ноги, кисти заплела против свечи — и порхала по бревнам косматая теневая птица.
Сумарок смотрел, подперев голову рукой.
А там — запрыгал вдруг заяц. Высунул из кустов голову волк, защелкал пастью. Испужался зайчишка, убёг. Сумарок даже рот приоткрыл. Девушка покосилась. Улыбнулась, выпростала ногу, толкнула пяткой.
— Что? Хочешь, чтобы я тоже?
Сел, смущаясь. Как-то мало играл совсем, резал больше.
— Ну... вот собачка...
На собачку его наткнулся олень, пугливо попятился, нагнул рогатую голову. А потом вывалился медведь и собачка бежала в избушку. Увлекся Сумарок. Посмеивался даже. Улыбалась и девушка.
Но когда захотел вновь обнять, вывернулась из рук его — прохладная, гладкая. Прижала к груди одежку. А явилась она — дай Коза памяти — всё в том же сарафане. Босой, и даже без шубки.
Чудная, вновь подумал Сумарок смятенно. Нет. Чудная.
— Погоди, ты... Обожди.
Девка... девушка замерла.
Сумарок, страшась напугать, не двинулся с места.
— Что ты бегаешь вечно. А? Я не обижу. Ты не гляди, что кривой.
Она склонила голову к плечу, как птица. Блеснула серыми глазами. Пальцы быстро заплетали волосы. Слушала. Сумарок медленно протянул руку. Хотел коснуться бедра, но не осмелился. Колено погладил. Острое, не девичье.
— Может... Давай завтра свидимся? Ты говорить не умеешь? Не можешь?
Девушка опустила голову, глянула исподлобья. Лицо у ней было худым, востреньким. Люди бы сказали — не любая.
Сумарок сглотнул, чувствуя, как горят уши и щеки — будто мочалкой натёрли.
— Как зовут хоть? — спросил шепотно.
Девушка быстро качнулась, как змея на хвосте, обожгла губами губы, вскочила и к окну кинулась. Обернулась — рассмеялась беззвучно. Прежде, чем успел остановить ее Сумарок, выскочила. Как была, голой, с одеждой.
Боком скользнула по навесу, опрокинув снег на головы гуляк, спрыгнула и кошкой вдоль стены дунула. Вслед ей растерянно, удивленно засвистели.
— Ведьма, — протянул тоскливо Сумарок, царапая ногтями оконное дерево. — Ведьма.
***
Остаток ночи не спал; думал. Да и как уснуть: до утра народ не расходился, а постель пахла девушкой.
Кнут вперся под утро. Дверь на запоре его не остановила: сама отворилась после трёх стуков. Сумарока аж на кровати подкинуло.