Наряды особенные загодя сготовили, красные покрывала и рожки оленьи, травой да лентами, колокольчиками да плошками-свечками убранные. Сбирались девки в таковом обряженьи во славу Карги-Матрены плясать: чтобы не переводился зверь, чтобы рыбка в сети шла, чтобы земля рожала, чтобы младенчики в зыбках кричали…
А покамест игры затеяли: в скворушку-соловушку, в ниточку, в рощицу — каких игр только не выдумывала холостежь бойкая, на веселье повадная!
Марга, девушка ловкая, добычливая, накопала жемчуга — белой росы, что к ночи с листов плакун-травы падала да в землю зарывалась. Сладкая, пышная, на огне сготовить, так сама во рту тает.
Опытные сбиральщицы на вечерней зорьке платки под плакун-травой расстилали, чтобы прямо туда жемчужинки падали.
С Ильмень нанизали на прутки комочки белесые, пока Степан костерок готовил.
— Давно я так душевно времечко не проводила, — призналась Иль, задумчиво в огонь глядя, — все больше раком по буеракам…
Марга поглядела робко на старшую подругу. Иль ей казалась дивной раскрасавицей-воительницей, как из сказки какой. Сильная, проворная-задорная, речистая, на ответ быстрая!
— Ну а ты чего, скромница? Дом-огород, детишек-оглоедов не думаешь завести?
— Что-то не хочется пока, — призналась Марга, потупила очи, зарумянилась. — Мне и так ладно.
Рассмеялась Иль.
— Я-то понимаю, да при других речей таких не говаривай, камнями побьют. Что за девка, коли не брюхата, не с подойником, не за мужем? Так ведьмой прослывешь.
— Уж лучше ведьмой, — негромко молвила Марга, вздохнув.
Насмотрелась она на злую бабью долю-неволю, покуда с мормагоном по лугарам-узлам пробиралась.
Иль одобрительно улыбнулась.
— Нравишься ты мне, — мурлыкнула.
Склонилась ниже, толкнула в бок локтем.
— Ох, Степана мне чаруша подогнал, куда как славно вышло! Уж сколько я мужиков знавала, а этот прям чужого стада бычок, не из тучи гром! Слова какие говорит ласковые! Ручку целует, как боярышне! И вообще… мал груздок, а большой знаток…
Марга раскраснелась, но не отодвинулась — с замиранием сердечным шепот стыдный слушала.
Когда Сумарок с обхода вернулся, уже и яблоки земляные доспели, и роса сладкая. Подсел к сочинителю, покосился в письмо: заранее опасался.
Степан все ваял; забывшись, едва не в пламя сунулся.
— Ох, девушки-лебедушки, огонь-то нынче ярый какой! Будто крапивный!
— Я все про огневиду твою думаю. Вот, а почему бы ей, например, иным предметом природы не обернуться?
— Каким это? — заинтересовался Степан.
— Ну, положим, лисицей… Али птицей. Или, хотя бы, свиньей.
Всплеснул руками Степан, захохотал в голос.
— Ах, солнышко, шутник ты, видит Коза! Какой же это страх, коли свиньей? А надо, чтобы боялись!
Задумался Сумарок, в огонь глядючи.
Степан, посмеиваясь да головой качая, вновь за писало взялся.
— Но про переверта-огневиду это хорошо, — молвил вдруг думчиво, — пожалуй, запишу. Не хочешь ли, рыженький, ко мне в помощники пойти, а? Чую, натура ты страстная, всегда что интересное выдумать можешь…
— Благодарствую на добром слове, дай срок, решу, — усмехнулся Сумарок.
Степан же дальше творил, царапал берестяные листочки. Огнь хороший свет давал, чаруша рядом молчал, девушки их посмеивались да болтали между собой, лакомились печеными яблоками с солью… Вдруг зачуял Степан, будто смотрят на него пристально, недобро.
На своей шкуре знал, что чутьем не след пренебрегать; сколько раз упасало оно его от мужей ревнивых, от женихов драчливых!
Голову поднял, огляделся: никого чужого, на отшибе они устроились. Не так далеко малый костерок догорал, а до больших еще дошагать надо было. Наново в огонь глянул, а там — будто сидит что живое. Оцепенел Степан, так и застыл, рот открыв… А только вдруг прыгнуло из огня, точно щука из воды — Степана то спасло, что чаруша приучен был жизнью.
Оттолкнул Пергу, сечень выбросил — аккурат пополам развалил страшилище огневое.
Повскакали все, переглянулись без слов, без крика — что за диво мол?
А тут полыхнул огонь ярее прежнего, взвился столбом, распался на две вереи и явилось между полотен черное, длинное, собой ужасное. Черное, будто мертвяк запеченный, в язвах-чирьях огневых!
Хотел Степан закричать благим матом, да Сумарок не дал народ полошить — прижал губы ладонью.
— Что это, что это, Сумарок?! — запричитал Степан, тряся чарушу, как дите пузырь с горохом.
Сумарок чуть язык не прикусил.
— Да уймись! Всего взболтал, аж тошно.
— Что за диво такое?!
— Али не признал?
Пополовел Степан, что сметана.
— Неушто… Это… это мое? Огневида?
— До чего страшна, ой…
— Это не огневида, это говна горящая какая-то! — воскликнула Иль.
Тут и мормагон с кнутом подоспели, быстро по обстановке сориентировались:
— Куда делась?!
— Вестимо, в другой огонь нырнула! Огонь ей дом!
Иль выругалась сочно.
— Значит, как девку красивую углядит, так на нее кинется?!
Уставились на чарушу.
— Я не девка! — взвился Сумарок. — И кинулась она на Степана!
— Это верно, — подтвердил Степан, да тут же задумался.
— Чего ж она тогда…
Завопил тут Степан, кинулся наутек. За ним, искры рассыпая, свинья горящая труском-вприскочку — выломилась из пламени, ровно кабан из подлеска. Обомлев, смотрели все на эдакое диво.
Перга, хоть и кричал в истошный голос, а прытко несся, что заяц, петли закладывал. Свинья от такого коварства смутилась, сбилась с иноходи, а там ее Иль нагнала. Повалила, давай охаживать рубашкой, жгутом схваченной.
— Ах ты, непуть! Ах, блудодея! Да знаешь ли, каково это, да в наше время, девице работящей стоящего мужика отыскать?! Вот я тебе по хребтине, по щетине!
Закричала свинья нечеловеческим голосом, вновь в огонь скакнула, только копытца угольные сверкнули.
— Наше счастье, что она покамест тут ходит, до больших огней не добралась, — проговорил мормагон, рукава закатывая. — Как до орясин дотянется, так, думаю, сама в рост махнет! Красных молодцев да добрых девиц тут горстями черпай… Не пускайте ее дальше, ребята!
— Если из огня она, то, верно, воды боится?
Мормагон в ладони похлопал.
— Умно, умно, чаруша. А главное, неожиданно! Предлагаешь с ведрами да баграми за ней гоняться? Дружиной огнеборцев подработаем?
— Критикуешь — предлагай, — огрызнулся Сумарок, кстати припомнив слова Варды.
Мормагон, не будь дурак, подумал и так сказал:
— Сумарок! Она на тебя явно глаз положила, так ты побегай туда-сюда, отвлеки, пока я думаю.
— Да почему опять я?!
— Вот и мне любопытно, что они все к тебе летят, как мухи…
— Опоздали, — вздохнула Марга.
Руку вытянула, указывая — вспыхивали, один за другом, малые пятонышки, следки огневые, цепкой, да прямо к людским игрищам…
— Где же плетка-говорушка твоя? — справился чаруша у Сивого. — Уж сейчас бы кстати!
— На Тломе оставил, — откликнулся кнут как о деле обыкновенном.
— Да зачем?!
Кнут только вздохнул глубоко. Сумарок сам догадался.
— Ох, лунышко, — проговорил негромко, с легкой досадой.
А огневида так и прядала. Ровно по сговору, вспыхнули разом все цветы, все огонечки на рогах ряженых: закружились в танце девушки, Матрену славящие!
Огневида, не будь дура, возьми и выпрыгни в общий круг, сорвала у кого-то платок, на себя кинула. Заметалась среди прочих, в красном да черном, поди узнай!
— Еще в горелки нам играть, — проворчал Калина, оглядываясь.
Прочие также головами вертели. Девиц пригожих полно, какую вздумает утащить-изувечить?
— Вот она! — крикнул Степан.
Потянулся, сдернул плат алый — открылось страховидло без формы, без лица… Люди, что рядом случились, закричали, кинулись во все стороны. Степан храбро в огневиду вцепился, не дал в огонь броситься.
Та забилась, силясь вырваться, плевалась искрами кусачими. Не сдюжил Степан, откатился, пламень с усов сбивая, да тут кнут с мормагоном подскочили, с двух сторон схватили.